Господарь глаза сузил, посмотрел недобро.

— Знаешь? — недоверчиво протянул он.

— Да ведь муж это мой, Жан, — ответила я с отчаянием. — Не сочти это оговором, Господарь! Мне сейчас оговаривать его незачем. Вот она, грамота с разводом. Я свободна от него. Неугодного мужа мне порочить незачем. Да только я долго думала над этим. Подозревать его стала, как на празднике повстречала. Грозил он мне, а сам в дом не мог войти. Солью я везде посыпала, он и не смог. И Мрак его подрал. Жан сам говорил, что встречал пса. И Клотильда эти луковицы не просто так ведь приобрела. Хотела, верно вылечить его. Да я б и сама вылечила, если б он попросил!

— Вылечила б? — усмехнулся Господарь. — После всего, что он сделал с тобой?

— А лучше было б, чтоб он народ калечил и кусал? — горько ответила я. — Даже теперь взялась бы лечить. Если б ты изловил его, может, попробовали б?..

— Добрая ты душа, — протянул Господарь, усмехнувшись. — Нельзя добрым быть. Доброта боком потом выходит. Не дай я тебе грамоту с разводом, муж твой поправился бы, дорожку соляную переступил, и за косы тебя домой бы утащил. И дальше б измывался.

Я вздохнула.

— Ну, зато никого, кроме меня, не погубил бы. А развод вот он. Так что не утащит, что теперь говорить об этом.

Господарь, выслушав мои сбивчивые объяснения, только головой покачал.

— Нет, не вылечила бы ты его, — ответил он. — Сколько, говоришь, у тебя этих цветов?

— Пять луковиц и плоды, — ответила я.

— Это много. Хотел бы он, давно б их растолкли и выпоили ему. Или вот у тебя спросили б, как лекарство готовить. Ты ж аптекарская дочь. Спросили хоть раз? То-то. А он, как будто, не торопился лечиться-то? Не-ет, он теперь становиться человеком не хочет… Не дастся он. Крови попробовал, силу свою почуял. Никто его теперь не вылечит.

Я вспомнила разнесенный дом, разломанную в ярости мебель.

— Вероятно, это Клотильда в отчаянии хотела Жана лечить. Купить двуцветники она не могла, не на что было. Телеги-то с золотом у нее точно не было. Видно, пригрозила ведьмам, что Жан их всех сожрет, поубивает. Верно, хотела сама, тайком, в питье ему подмешивать. Надеялась все исправить...

— Так исправлять надо было, — ответил Господарь сурово. — А она время упустила. В руках спасение держала и медлила? Чего ждала? Уж передумала лечить, продать хотела? Истинную цену этим цветам узнала?

Мне нечего было ответить. Скорее всего, Господарь был прав. Клотильда ведь проращивать двуцветники вздумала. Иначе зачем бы она их отогревала?

Значит, хотела продать подороже и побольше…

Что ей Жан и его крохи, чем он там разживается за счет обманутых женщин. Богатый человек дал бы за двуцветники сундук с золотом. За такой куш Клотильда кого хочешь продаст.

— Что ж теперь с ними со всеми будет… С Клотильдой, с детьми… И где Жан прячется, я не знаю. Ничем тут помочь не могу, Господарь!

— То не твоя теперь забота. Не думай о них. Изловим мы упыря. Знаем кого ловить — уже проще. Да и за тобой человек присмотрит…

— Будь осторожнее, Господарь. Не хочу, чтоб ты пострадал!

Эти слова вырвались у меня сами собой. Горячо и отчаянно.

Сказала — и сама испугалась своего смелого порыва.

Он снова глянул так пламенно, горячо, что мне воздуха стало мало. И вдруг порывисто шагнул ко мне.

Глядя прямо в глаза своим пронзительным светлым взглядом. Таким сильным, что и пошевелиться невозможно!

Я и руки поднять я не могла!

Его ласковая ладонь опустилась мне на лоб, прикрыла мои глаза. И я шумно ахнула, понимая, что сейчас произойдет.

От жажды губы огнем разгорелись. Я потянулась к нему всем телом, даже на цыпочки привстала.

А Господарь — Влад, Влад! — рывком привлек меня к себе, прижал крепко и поцеловал, словно мстя за что-то. Истомил поцелуем, долгим, сладким.

Влюбленным.

Ревностно и заботливо, любуясь, отвел волосы от моих зарумянившихся щек и снова припал поцелуем к моим губам, глуша мой невольный стон.

— По имени меня назови, — отстранившись, хрипло потребовал он.

— Влад, — покорно произнесла я. И уже смелее, пьянея от собственной безумной дерзости: — Мой Влад!

Он разве что не зарычал от чувств, раздирающих его грудь.

Снова припал губами, исцеловал все мое лицо. Мои губы, шепчущие его имя.

Не помню, как оказалась на маленьком диванчике в углу кабинета.

Под спиной скрипнула старая мебель. Зашуршала обивка.

Господарь был порывист, но не груб. Страстен и ласков, но нетороплив.

Его руки распустили мои косы и с удовольствием зарывались в волосы.

Он целовал снова и снова, словно пил из моих губ жизнь, и не мог напиться. Ия целовала его, неумело, но с такой страстью, что дышать было жарко.

Его руки сжимали меня, гладили, словно даже эти прикосновения приносили ему удовольствие. А я лежала, крепко прижатая его тяжелым телом, окутанная его запахом, его жаром, и ощущала себя принадлежащей только ему.

— Тепло с тобой, Бьянка, — хрипло пробормотал он, чуть отстранившись. — Душой отогреваюсь. Полного сил, не больного, не изуродованного, меня так не привечали. А ты всем сердцем льнешь…

Он вдруг поднялся.

Не тронул, не взял.

Меня поднял, и я прижалась к его груди, слушая, как колотится его сердце.

— Не так хочу, — сказал он отрывисто. — Не как крысы, тайком. Хочу как люди. Как те, кому скрывать нечего. Как те, кто друг другу принадлежит.

— Ты Господарь, — с тоской ответила я, вздохнув. — А я… травница, аптекарская дочка. Что люди скажут? Не ровня я тебе.

— В моих землях, — веско ответил он, — только я решаю, кто мне ровня. — Немного осталось. Разрешу свои дела в своем доме, а потом поговорим о нас.

***

Господарь и его люди уехали.

Спасенный напоследок в ноги мне поклонился.

Склянку с лекарством поглубже за пазуху спрятал.

— Если б не ты, травница, если б не щедрость твоя, уже сожгли бы и хоронили б меня, — глухо сказал он. — Век не забуду.

— Живи долго, — только и ответила я. — Лекарство принимай каждый день, две недели подряд, и будешь здоров. Теперь не ты