Димитрий внушил себе, что только ему суждено править ромейской империей и на пути к власти он не брезговал ничем, даже союзом с османами против своего брата. И хотя прежде все его попытки оказывались неудачными, никто не сомневался – он будет предпринимать их вновь. Особенно теперь, когда его старший брат стоит на краю могилы.

Иоанна я застал в постели. Подложив под спину несколько подушек, он листал увесистую книгу, в которой я узнал сборник трудов императора Константина Багрянородного[35]. Едва завидев меня, василевс закрыл книгу и откинулся на подушки. Некоторое время он молчал, затем указал на лежащий на столике рядом с кроватью конверт со сломанной печатью.

– Ты уже знаешь? – нарушил молчание Иоанн.

– Знаю, что, государь? – недоуменно переспросил я.

Император поднял на меня свое бледное, исхудалое лицо с глубоко запавшими глазами и мне показалось, что за последний день он постарел сразу лет на десять.

– Видимо, на этот раз твои таинственные друзья опоздали с известием, – вместо ответа промолвил Иоанн. – Отправляйся в Селимврию. Там для тебя есть одно… дело.

– В Селимврию? – переспросил я, удивленный одновременно и самим приказом, и тоном, которым он был отдан. Я прекрасно знал, что Селимврия принадлежит Феодору. Неужели…

Вслух я не решился озвучить свою страшную догадку.

– Нотарас тебе все объяснит, – заметив удивление на моем лице, проговорил Иоанн. – Вы отправляетесь туда вместе.

* * *

Селимврия, этот некогда прекрасный и тихий городок, овеянный свежим морским ветром и пригретый теплым летним солнцем, теперь напоминал один большой и мрачный склеп. Мертвые, пустынные улицы, по которым то и дело сновали люди в черных, промасленных плащах и масках на лицах. Они доверху загружали свои страшные телеги трупами умерших, но многие тела все равно оставались лежать на улицах, ибо добровольцев для такой работы было слишком мало. Едкий черный дым от множества костров, где сжигались трупы, вздымался к небесам, разгоняя тучи черных воронов, что слетались на мертвечину. Повсюду царили страх, горе и смерть.

Чума, которая вот уже несколько месяцев свирепствовала в Константинополе, докатилась и сюда, захватив город в свои удушающие объятия.

Хорошо знакомый мне дворец наместника Селимврии был погружен в траур. Страшная, невидимая глазу болезнь проникла и за его высокие стены. Не признавая в своем жестоком истреблении ни пола, ни чина, ни сословия, она очень быстро распространялась среди придворных, а на третий день эпидемии заразился и сам царевич Феодор.

Когда мы подъехали к дворцу, нас вышли встречать лишь несколько слуг в черных облачениях, с усталыми и понурыми лицами, выражающими скорее безразличие, чем скорбь. Они проводили нас в покои своего господина, а затем почти безмолвно удалились, оставляя меня и Нотараса один на один с нашей скорбной миссией.

Царевич лежал на широкой, укрытой балдахином кровати, облаченный в белоснежный хитон, украшенный узором из пурпура и золота. На благородном лице Феодора застыло спокойствие и умиротворение, как будто смерть принесла ему долгожданное спасение от мирской суеты. А от зыбкого и неясного света расставленных повсюду свечей, казалось, что его веки сомкнул лишь слегка затянувшийся сон, который вот-вот должен прерваться. Но этого не произойдет уже никогда.

Феодору так и не довелось надеть на себя императорский венец, к которому он так рьяно стремился и которого ждал долгие годы. Смертельная болезнь остановила царевича всего в шаге от заветной мечты и перечеркнула все его надежды на трон.

Что, если бы все сложилось иначе? Каким правителем он мог бы стать? На этот вопрос, пожалуй, не смог бы ответить даже сам Феодор.

После себя он оставил слишком много тайн и вопросов, на которые уже никогда не найти ответа. Отныне только Бог сможет судить его за дела и поступки.

* * *

Тело Феодора было доставлено в Константинополь и захоронено в порфировом гробу в церкви Святых Апостолов, где нашли свое последнее пристанище его отец – император Маниуил и брат – Андроник. Длинная траурная процессия шла через весь город, который сам еще не успел оправиться от последствий чумы и схоронить всех своих умерших. Этот траур очень символично вписывался в общую картину горя и запустения, которые царили в эти дни в столице ромеев. Небо, словно отражая всеобщее настроение, затянуло серыми тучами, а непрекращающийся с самого утра дождь как будто оплакивал безвременную кончину царевича. Впрочем, быть может, эти «слезы» предназначались вовсе не Феодору, а самому Константинополю, который постепенно превращался в печальный памятник самому себе.

Иоанн из-за слабого здоровья не смог прибыть на прощание с братом и наблюдал за процессией со своего балкона во Влахернах. Вероятно, он уже понимал, что это лишь репетиция перед его собственной погребальной церемонией. Понимали это и все, кто окружал императора в тот день.

Умирающий город и его умирающий император провожают в последний путь наследника престола – какая грустная ирония!

– Хоть где-то ты сумел опередить меня, Феодор, – прошептал Иоанн с грустью в голосе. – Но твое одиночество продлится недолго – скоро мы вновь будем вместе.

Похоже, император действительно любил своего младшего брата, хотя никогда и не рассчитывал на взаимность.

Влахернский дворец я покидал с тяжелым чувством. Смерть Феодора не принесла мне ни утешения, ни облегчения. В душе моей была только зияющая пустота.

В тот день я видел огромный обветшалый ипподром, блестящие от дождя купола Собора Святой Софии, библиотеку Юстиниана, колонну Константина Великого. Вид древних монументов вселил в меня еще большую горечь.

– Разве недостаточно мы исстрадались за последние годы? – воскликнул я, пребывая в страшном смятении. – За какие грехи должны мы нести столь тяжкую расплату?

О, как же я был глуп и слеп, когда выкрикивал эти необдуманные слова! Откуда мне было знать, что истинные несчастия, еще впереди? И что настанет день, когда древняя история нашего народа будет смыта потоками греческой крови!

Тогда я еще не знал об этом и потому, находясь в счастливом неведении, совсем позабыл древние слова истины: малая печаль красноречива, великая – безмолвна[36]. Ибо пока человек может причитать и оплакивать, он еще не познал все глубины ужаса, которые иссушают душу и ломают волю.

Я спешил домой. Там меня ждала семья – верная жена и трое любимых детишек! Там, в этом маленьком и безмятежном уголке человеческого счастья, я мечтал найти долгожданный покой и утешение.

Но нашел лишь отчаяние и боль…

* * *

Мой младший сын, Алексей, не вставал с постели уже второй день подряд. Его тело покрывала испарина, а кожа была холоднее льда. Он снова и снова просил воды,