вступать в дальнейшую дискуссию и перевел разговор в более спокойное русло. Обсудили торговлю, судоходство, проблемы со спорными островами в Эгейском море. Минотто, посетовал на то, что император Иоанн закрывает глаза на участившиеся в последнее время погромы в венецианском квартале. Он намекнул, что готов лично разыскать и наказать преступников.

– Император сейчас не здоров, – объяснил я. – Ему чрезвычайно сложно уследить за всем, что происходит в городе, но вполне очевидно, что он никогда не позволит учинять самосуд.

– В данном случае речь идет не о самосуде, а о справедливости! – Минотто покосился на посла и добавил чуть тише: – Быть может, императору следовало передать власть своему брату. Хотя бы на время?

– И кого же из братьев императора вы предпочли бы видеть на троне? – поинтересовался я.

Минотто тут же смутился, однако посол не заметил иронии и ответил за своего земляка:

– Вполне очевидно, что таким человеком является Константин Палеолог! – заявил он. – Царевич умный и достойный человек, а, кроме того, он один из первейших претендентов на престол…

– Это исключено, – резко оборвал я, и хотя мне было неприятно это говорить, все же произнес: – После Иоанна согласно старшинству императорский трон должен занять Феодор.

Посол, услышав это, прикрыл лицо рукой и усмехнулся. Что означала бы это усмешка?

– Пусть будет так, – сказал он, продолжая дружелюбно улыбаться, однако я уже понял, что венецианцы затеяли какую-то новую игру. Более того, они были уверена, что в этой игре именно они будут расставлять фигуры.

Что дает им такую самонадеянность или… кто?

* * *

Переговоры с венецианцами прошли успешно и я, вполне довольный их результатами, направлялся к императору, чтобы сообщить ему о новом соглашении с Республикой Святого Марка. Свадьба Константина Палеолога и Фредерики Фоскари была назначена на весну следующего года, и я надеялся, что эта итальянская аристократка сумеет скрасить горестное одиночество моего господина и подарит ему сына, о котором он так давно мечтал. Впрочем, в глубине души я боялся, что никакая заморская красавица не сможет заменить царевичу его молчаливую спутницу. Анастасия словно околдовала моего господина и, даже если у нее нет дурных помыслов, такая связь не принесет ничего хорошего.

В императорском дворце шумная делегация венецианских послов осталась незамеченной. Его обитателей мало интересовало что-либо кроме постоянно ухудшающегося здоровья Иоанна. Было очевидно, что на этот раз болезнь не отступит и следует готовиться к худшему.

Братья императора – Димитрий и Фома словно тени кружили по дворцу, тайком наблюдая друг за другом. Они прекрасно понимали, что трон василевса скоро освободится и, хотя по праву старшинства ни один из них не мог претендовать на него, каждый продолжал вынашивать свои планы, зорко наблюдая за конкурентом. История знала множество примеров, когда младший из сыновей, пользуясь поддержкой дворян или армии, становился во главе государства. Самое главное – не мешкать и оказаться у трона прежде своих соперников. Тем более что Константин был занят в далекой Морее, а Феодор улаживал дела в охваченной эпидемией чумы Селимврии.

Опасность гражданской войны вновь нависла над страной и единственный, кто пока еще мог держать ситуацию под контролем, был слабеющий и отчаянно цеплявшийся за жизнь император Иоанн. Сам он почти не появлялся на людях, однако сохранял работоспособность и ясный ум. Посетителей василевс принимал в маленькой комнатке рядом со своими покоями, где был установлен его любимый резной стол, работы итальянских мастеров и большая кровать, на которой он мог отдыхать между приемами. В последнее время он все чаще вызывал меня сюда, но говорили мы с ним отнюдь не о делах государства. Иоанн расспрашивал о своем отце, императоре Мануиле и винил себя за то, что не слушал его советов.

– Моя жизнь клонится к закату, но что я успел сделать за отведенное время? – спрашивал он как будто у себя самого и сам же давал ответ на свой вопрос: – Ровным счетом ничего! Двадцать три года моего правления прошли впустую для империи.

Я пытался его утешить, но Иоанн не желал ничего слушать.

– Я навлек на себя гнев своего народа, расколол его, поселил в сердцах людей смятение и недоверие друг к другу, – вновь и вновь причитал император. – Что сказал бы сейчас мой отец? Он сумел укрепить империю в самые тяжелые времена, а мне не удалось даже сохранить то немногое, что от нее осталось. Я не оправдал его доверия.

В эти несколько месяцев своего угасания Иоанн всеми силами старался изменить свою былую политику. Он призвал ко двору любимца толпы Георгия Куртесия и под его влиянием вновь стал противником союза с Западом. До него доходили слухи о новом крестовом походе, который готовил неукротимый венгерский воевода Янош Хуньяди, однако он не верил в его успех и полагался теперь лишь на божественную милость, о которой ему с упоением рассказывал Куртесий. Наслушавшись речей этого фанатика, Иоанн разорвал все соглашения об унии с Римом. Это породило недовольство среди латинян, однако в народе императора впервые приобрел уважение и отныне в каждой церкви прихожане усердно молились за его здоровье и исцеление от недуга.

Впрочем, никакие молитвы не помогали – болезнь продолжала иссушать тело повелителя. Придворные лекари давали неутешительные прогнозы, а вельможи стали поговаривать о том, что необходимо послать в Селимврию за Феодором, ибо после Иоанна именно ему было определено стать во главе империи.

Мысль о Феодоре в качестве императорского преемника пугала меня ничуть не меньше, чем угроза со стороны турецкого султана. И все-таки я не мог помешать ему взойти на престол. На стороне Феодора была знать, духовенство и в конечном счете право первородства.

Со все возрастающим ужасом я ожидал дня, когда Феодор явится в Константинополь, чтобы примерить на себя вожделенную корону василевса.

Но жизнь распорядилась иначе…

* * *

В очередной раз отправляясь на прием к императору, я повстречал у дверей его покоев Луку Нотараса и царевича Димитрия. Они горячо спорили, но, завидев меня, тут же замолчали. Нотарас был чем-то сильно встревожен, никогда прежде я не видел месазона в таком растерянном состоянии, Димитрий же, наоборот, не скрывал свою торжествующую улыбку.

– Георгий! – произнес царевич, вскидывая подбородок и надменно глядя на меня. – Император как раз послал за тобой. Он хочет сообщить что-то очень важное, так что не стой здесь как столб и поторапливайся!

Димитрий был единственным сыном Мануила Палеолога, который всегда относился ко мне с презрением. Тщеславный до крайности, он окружал себя льстецами и подхалимами, которые, как и их покровитель, не отличались ни умом, ни какими-либо талантами. С юности