Я разглядела её глаза, только когда слезла с лошади. Голубее любых глаз, которые мне доводилось видеть, – голубее, чем даже у Котолин, которая вдохновила одного из деревенских парней сложить в их честь балладу. В детстве мы с Борокой до слёз смеялись над этим самодовольным юношей, хотя обе в душе желали, чтобы он пел о наших глазах.

Но эти глаза… Об их красоте не слагали бы песен, только об их невероятном притяжении. Они ярко блестят от слёз, хотя губы незнакомки сжаты в бледную бесстрастную линию. Сбитая с толку, пытаюсь совместить муку в её взгляде с безжалостным росчерком её рта – словно сшиваю вместе шкуры двух разных животных. За спиной раздаются тяжёлые шаги Гашпара.

– Что случилось, госпожа? – спрашивает он, протягивая руку в перчатке, как бы соединяя пространство между нами и девушкой. – Почему вы одна в лесу?

Он оставляет невысказанным вопрос о том, где её одежда, но судя по румянцу на его щеках – ему не удалось совсем на нее не смотреть.

Девушка поднимает голову почти застенчиво, останавливает на мне взгляд своих ярко-голубых глаз. На мгновение я ошеломлена им, словно олень, уловивший запах охотника с подветренной стороны, хотя сердце громко колотится в груди. Незнакомка поворачивается к Гашпару, и тогда её взгляд сковывает и его тоже.

В следующий миг она начинает говорить. Этот язык я не знаю – он даже старше древнерийарского. Не думаю, что этот язык вообще создан для людского слуха. Он похож на шелест листвы на ветру, или на лёд озера Тайивас, трескающийся у меня под ногами. Слова срываются с её губ, а сияющие голубые глаза наполняются слезами. И тогда я понимаю, что мы оба ужасно ошиблись – она тоже не человек.

Бесцветные губы складываются в подобие улыбки.

Дрожа, тянусь за ножом, но мои пальцы не двигаются так, как мне хочется. Мой взгляд прикован к незнакомке, и я не в силах отвести его. Она снова что-то говорит – потрескивание пламени в догорающем очаге, – и я слышу, как Гашпар выдыхает какие-то слова. Кажется, моё имя, но я не уверена.

Девушка движется ко мне стремительной белой вспышкой, бледные губы размыкаются. Её рот внутри алый, яркий, как ягоды. Не замечаю её зубов – целые ряды тонких и острых как иголки клыков – пока те не впиваются мне в горло.

Я могу выдавить лишь приглушённый вздох боли, когда её зубы скользят по моей шее прямо над ключицей. Перед глазами пляшут звёзды, а потом – белая пустота. Незнакомка отпускает меня, раскрыв челюсть – над её нижней губой свисает лоскуток моей кожи. Словно змея, девушка проглатывает его целиком с кровавым чавкающим звуком.

Струйка крови медленно стекает в ложбинку на горле. Я всё ещё не в силах пошевелиться, а сердце бешено колотится в плену грудной клетки. Смотрю, как незнакомка снова подаётся вперёд, открывая рот – её губы покрыты бусинами моей крови.

А потом она вдруг оседает. Её тело дрожит, хрупкие конечности обмякают. Она падает на землю с топором Гашпара в спине, а когда ударяется о грязь, её тело раскалывается, извергая рубиновую с золотом гниль и рой гудящих чёрных мух. Они ползают по её изломанному лицу, аккуратно рассечённому посередине на две зеркальные половинки, и пожирают плоть, всё ещё прилипшую к своду её грудной клетки. Чувства возвращаются ко мне медленно, с одним прерывистым вздохом, потом следующим. Я могу лишь смотреть, как мухи медленно пожирают это существо.

Гашпар поднимает топор, лезвие которого покрыто кровью и гнилью.

– Ты в порядке?

Касаюсь раны на горле. Ощущаю приглушённый всплеск боли, далёкий и нечёткий. Киваю. Тело всё ещё онемевшее.

– Она была…

– Чудовищем, – заканчивает Гашпар. – Как та ведьма в дерновом доме.

Вираг рассказывала истории о существах, похожих на девушек, которые двигались за деревьями, не имея тени, а их ноги не оставляли на земле следов. Их добычей становились наивные охотники и неудачливые лесорубы, которые бродят по лесу в сумерках в одиночестве. Я могу только догадываться, что её силы не хватило, чтобы удержать нас обоих одновременно. Мне почти хочется дико рассмеяться от облегчения, а потом меня вдруг наполняет горечь: я не должна была верить, что древнюю магию искоренили везде, кроме Кехси.

– Твои леса так же опасны, как и мои.

Он фыркает, соглашаясь.

Делаю ещё один судорожный вздох. Гашпар смотрит на меня, озабоченно хмуря брови, переводя взгляд с моего лица на маленькую ранку на горле. Я смотрю, как из уголка его рта капает что-то красное.

– У тебя кровь, – говорю я.

Он подносит затянутую в перчатку руку к губам, и его пальцы становятся влажными. Мрачно смотрит на меня.

– Как и у тебя.

– Знаю, – касаюсь раны на шее. – Ничего страшного.

– Нет. У тебя на губах.

Отираю губы тыльной стороной ладони, пачкая кожу. Что-то собирается у меня под языком, и я позволяю этому вытечь мне на подбородок. Влага тёмная, глянцево красная, как варёные вишни, на вкус – сладкая с остротой.

– Сок, – говорю я голосом, совсем не похожим на мой собственный.

Губы и подбородок Гашпара тоже измазаны им. Чувствую, как в животе скручивается жар, неожиданный и такой странный. На самом краю зрения что-то мерцает, когда я делаю шаг к нему, сжав пальцы.

Он смотрит на меня сверху вниз, колеблясь. Мне нравится видеть недоумение на его царственном лице, его смущённую нерешительность.

– Позволь я посмотрю.

Гашпар протягивает ко мне руку, убирает волосы с моей шеи, наклоняясь ближе, чтобы осмотреть рану. От этого боль полностью утихла. Я чувствую лишь нежное прикосновение его пальцев к горлу и подбородку.

– Ничего страшного, – повторяю я, и на этот раз мой голос не громче шёпота. – Я могу сделать себе и хуже.

Словно в доказательство поднимаю руку, странную и перекошенную, всего с четырьмя пальцами. Гашпар убирает ладонь, и мои волосы снова падают на шею.

– Ты хуже любого чудовища, это правда, – соглашается он и тихо смеётся, но взгляд остаётся серьёзным, почти торжественным.

В обычное время я могла бы разозлиться на его слова. Но сейчас чувствую лишь лёгкую дрожь в груди, пьянящую дрожь волнения, переплетённую со страхом – словно воздух сгущается в преддверии бури.

– И почему же?

– У тебя необыкновенная способность заставлять меня сомневаться в том, в чём прежде я был уверен, – отвечает он. – Последние полмесяца я боялся, что ты погубишь меня. И ты всё ещё можешь погубить.

Смеюсь в ответ, не слыша эха.

– Кажется,