на полках, кишат дождевые черви и краснобрюхие змеи, шевелятся крошечные жабки и жалобно жужжат мухи. Готова поклясться, что в одном из сосудов я вижу розовый кончик языка, всё ещё извивающийся.

Заставляю себя продвигаться вперёд, царапая ногтями грязь, сопротивляясь натяжению лианы. Её шипы пронзают кожу моего сапога. Когда пелена усталости наконец спадает, мне удаётся повернуться и оторвать лиану от её корня. Затем я подбираюсь к Гашпару, перекидываю его руку через плечо. Он кажется невероятно тяжёлым – даже когда я поднимаю его и бреду к двери, волнуюсь, что упаду, так и не добравшись до выхода.

Щель света впереди сужается. Я подумала было, что это игра моего затуманенного разума, но потом чувствую, как земляной пол подо мной бурлит, поднимается. Дерновые стены сжимаются вокруг нас, подступая так близко и плотно, что мои лёгкие наполняются запахом влажной земли. Я едва могу дышать. Нет, дом не уменьшается.

Он поглощает нас.

От Гашпара, обмякшего, повисшего на мне, помощи ждать не приходится. Перед глазами рябит, всё расплывается.

Проламываюсь к выходу, через порог, за миг до того, как дерновая крыша обрушивается на нас. Сквозь клубок водорослей и грязи слышу звон ветряных колокольчиков у входа – только это не ракушки. Это косточки пальцев, оплетённые чёрными нитками, свисающие с маленького детского черепа. Когда дом рушится, кости звенят, словно оплакивая собственную кончину.

Все огни в других дерновых домах потухли. Ветер проносится над крышами, сдувая с них жёлтые волосы. Падаю на землю. Гашпар безвольно перекатывается на спину. Его глаз всё ещё закрыт, и ветер свистит в ушах. Мне хочется кричать и плакать, как я кричала семь дней и семь ночей после того, как маму забрали.

Подавив желание расплакаться, я дёргаю Гашпара за ворот доломана, пытаясь разглядеть, глубоко ли проник яд. Его грудь всё ещё вздымается и опускается, но теперь медленнее, и между вдохами проходит больше мгновений. С нарастающей паникой расстёгиваю золотые пуговицы. Пальцы скользят по меховой подкладке. Под доломаном сорочка из чёрной кожи, вся пропитанная кровью.

Снять её я могу только через голову, потому вместо этого тянусь к ножу. Делаю длинный разрез спереди на его сорочке, разрезая кожу надвое. Та раскрывается словно чёрные лепестки, обнажая грудь. Его вены темны, как смола, вздуваясь чёрной паутиной над самым сердцем. Мои четыре пальца сжимаются в кулак, и с приливом беспомощной боли я понимаю, что моя новообретённая магия не принесёт ему никакой пользы: всё, что я могу, это ранить и причинять боль.

Падаю на колени в грязь рядом с ним. Руки трясутся, в горле застывает всхлип – пользы от меня не больше, чем от той прежней девушки, которая покинула Кехси, бессильная, слабая. И вдруг чернота начинает отступать. По мере того как чары ведьмы медленно спадали с меня, вены Гашпара понемногу приобретают прежний бирюзовый оттенок. Паутина мрака над его сердцем подрагивает и исчезает. Когда его веко снова приоткрывается, мне приходится взять себя в руки, чтобы не разрыдаться – на этот раз от облегчения.

Теперь, когда опасность миновала, я вдруг особенно остро ощущаю его нагую кожу под ладонями. Бронзовая грудь, крепкие мускулы, три длинных зарубцевавшихся шрама вдоль живота – след когтей создания, которое мы повстречали на берегу озера уже, кажется, так давно. Смотрю на него сверху вниз, моргая, а потом понимаю, что Гашпар наблюдает за мной. Выдёргиваю руку, чувствуя слабость в коленях сразу слишком по многим причинам.

Он приподнимается на локтях, застёгивает пуговицы доломана на груди, хотя я всё ещё вижу проблески кожи. Край бедра. Сглатываю.

– Я думала, ты умираешь, – говорю я, как бы защищаясь, хотя сама не понимаю от чего. Голос стыдливо дрожит.

– Что случилось? – спрашивает Гашпар. Лицо у него всё ещё пепельно-серое, но кончики ушей понемногу упрямо розовеют. Я так рада этому, что почти смеюсь. – Последнее, что я помню, это та женщина… только она не была женщиной…

Он замолкает. Его взгляд блуждает по куче волос и грязи у меня за спиной. Из земли торчит белая костяшка пальца.

– Ведьма, – говорю я. – Она была ведьмой.

Гашпар перекатывается, поднимаясь на колени, стряхивает грязь со своего шаубе. Когда его взгляд снова обращается ко мне, он хмурится.

– Как ты её остановила?

Поднимаю руку, растопырив четыре пальца, и пытаюсь изобразить ухмылку.

– Эрдёг может не только тушить пламя.

Попытка ухмыльнуться проваливается, а Гашпар лишь хмурится в ответ. Я потратила столько времени, изучая выражение его лица, что могу сказать, когда он по-настоящему рассержен, а когда мрачнеет только потому, что чувствует, будто должен. Когда он смотрит на меня так, будто я всего лишь волчица, а когда – словно хочет, чтобы я была просто волчицей. Сейчас я вижу, как его губы чуть дрожат, словно он пытается решить, ругать меня или благодарить, и что будет хуже.

Чтобы избавить нас обоих от его жалких метаний, говорю:

– Я не могла дать тебе умереть, пока ты не искупишь грех спасения моей жизни.

Гашпар только бурчит что-то с укоризной, качая головой. Потом поднимается на ноги, а через мгновения поднимаюсь и я. Сквозь прорехи между пуговицами вижу, как при движении перекатываются его мускулы. Поджимаю губы, радуясь, что он даже не догадывается обо всех тех неприличных вещах, которые крутятся у меня в голове. Хотела бы я вообще не думать таких непристойностей об Охотнике, и уж точно не после того, как мы оба чуть не сдохли. Представляю, как он оскорбляет меня за мою ограниченность и вульгарность. Представляю, как Котолин насмехается над моим обречённым, безответным желанием – её голубые глаза смеются, злобно сверкая. С тем же успехом кролик мог бы возжелать волка, собирающегося его съесть.

Гашпар снова взбирается на своего скакуна, смотрит, как я сажусь в седло серебристой кобылы. Его лицо непроницаемо, но он не может не заметить румянец на моих щеках. Я уже давно перестала ждать от него благодарности, когда он вдруг направляет коня к моей лошади так близко, что они почти соприкасаются боками, и говорит:

– Благодарю тебя, Ивике.

Я так изумлена, услышав своё имя на его губах, что не могу придумать, что ответить. Ветер кружит над нами, тихо завывая. Скованно киваю, стараясь держать голову высоко, и тогда Гашпар подгоняет коня вперёд, к берегу реки. На миг удерживаю эхо его голоса внутри, потом следую за ним.

Глава двенадцатая

Послеполуденный свет скользит по небу. Солнце бледное, полускрытое тучами. Рядом с нами пенится река Илет, несущая свои воды от Полуморя через