подобрать слова. Думаю, я могла бы догадаться по тому, как неуклюже он управляется со своим топором, что он не проходил традиционное для Охотников обучение. Но я и не подумала посчитать, как долго он носил этот плащ. Всего лишь пять лет – намного меньше, чем большинство его однополчан, и едва ли достаточно долго, чтобы окончательно стёрлась «нечестивость» мужского естества. От осознания этого и при мысли о тех ночах, которые мы провели, прижимаясь друг к другу среди льдов, сердце подпрыгивает. Возможно, мне не следовало считать его таким уж ханжески отстранённым от тех же желаний, что преследовали меня саму в последние недели во сне и наяву.

Я молчу так долго, что Гашпар наконец поднимается и направляется к своему коню. Янтарный свет заходящего солнца обрисовывает его профиль, словно тот выгравирован в золоте, – но моложе, чем его отец на моей чеканной монете. Моя холодная встреча со смертью привела меня к головокружительному полуосознанному открытию того, что он прекрасен. Сейчас, когда я смотрю на него на фоне огня, а не льда, прихожу к тому же прозрению, и нутро сжимается, бросая вызов разуму.

Медленно поднимаюсь и следую за ним. Тьма быстро сгоняет свет с неба – словно волк, преследующий белого ягнёнка. Зубы сумерек скалятся над облаками и огрызаются на солнце; в клочьях теней река кажется чем-то страшным, холодным и бездонным. Снова смотрю на Гашпара – его лицо всё ещё залито солнечным светом, словно тени вообще не властны над ним.

Нас укрывает томный, полный комаров вечер, а река Илет пробегает через один из редких лесов Ригорзага. Мы идём по его извилистым тропам, скользя, словно серебряный клинок между рощами тёмных дубов и густыми раскидистыми зарослями. Желтоглазые звери, мигая, наблюдают за нами из дупел в деревьях, а птицы с красными кончиками перьев отбрасывают на дорогу крылатые тени.

Этот лес не похож на Эзер Сем – он полон смертельных, но понятных опасностей вроде затаившихся волков и скрытых крутых оврагов. Отсутствие очевидной угрозы заставляет мой разум отвлекаться на другие вещи: туманные очертания столицы, всё ещё далёкой и нереальной, и Нандора, чьё лицо представляется лишь бледным пятном, похожим на отпечаток на оконном стекле. А ещё, конечно же, на отцовскую монету, сейчас почему-то такую тёплую, что это тепло я чувствую даже сквозь плащ.

Гашпар то и дело поглядывает на меня украдкой, напряжённый и нервный, словно боится, что я исчезну, стоит ему отвернуться.

– Ещё не поздно, волчица, – говорит он. В его обращении нет злобы, но не от недостатка старания – его лоб нахмурен, так он силится сделать свои слова колкими. – Мы в двух днях пути от Кирай Сека. Ты всё ещё можешь вернуться к себе в селение.

Раз я снова волчица, то он – Охотник, хотя в моём голосе больше муки, чем гнева, когда я отвечаю:

– Я уже говорила тебе, мне там делать нечего. Я проведу остаток своих дней в побоях, Охотник, и в кровавых совокуплениях без любви на берегу реки. Я тебе, видимо, по-настоящему отвратительна, раз уж ты хочешь обречь меня на такую жизнь.

Последнюю фразу говорю более жестоко, чем думала, что сумею, и лишь потому, что хочу, чтобы он покраснел. Он действительно краснеет, но потом его лицо резко каменеет.

– Ты ведёшь себя безнадёжно глупо, – отрезает он. – Может, ты и вернёшься в Кехси пристыженная и запуганная, но, по крайней мере, твоё сердце всё ещё будет биться. Какой бы магией ты ни обладала, это не имеет значения. Кирай Сек – не место для волчицы, которая ценит свою жизнь. А ты вроде бы ценишь. Твоя мать и все те женщины, которых приводили к моему отцу, обладали магией, но ни одна из них не пережила пребывания в столице.

– А как же ты? – требовательно спрашиваю я, почти сбитая с толку собственной внезапной вспышкой ярости. Сердце гулко бьётся. – Если у Нандора столько власти, как ты говоришь, – ты не менее глуп, раз считаешь, что сможешь пережить встречу с ним. Ты мог бы сбежать на восток, найти в Родинъе какого-нибудь любезного лорда с хорошенькой дочкой, жениться на ней, а он уже мог бы поднять своё войско и пойти на Нандора. Там ты будешь в безопасности.

Гашпар смеётся, коротко, невесело.

– Потому что в отличие от тебя я забочусь о ком-то кроме себя. Твой народ – и язычники, и Йехули – будут обречены. А я, словно трус, брошу отца умирать в моё отсутствие.

– Может, тебе следует лучше заботиться о себе самом?! Твой отец не заслуживает твоей нерушимой преданности, – резко говорю я. – Ты мудрее, добрее, смелее. Он вообще не заслуживает такого сына!

Мы оба замолкаем; ветер проносится по ветвям. Лицо у меня горит оттого, что я призналась в чём-то, в чём не должна была признаваться. Уж точно не когда мы оба облачены в вековую ненависть и нам обоим грозит острие клинка его брата. Гашпар вздыхает, и я готовлюсь к его ответу, но он лишь выдыхает, не проронив ни слова.

– Будь я на твоём месте, я бы бросила его умирать, – добавляю я, просто чтобы нарушить это невыносимое молчание, но на этих словах в груди у меня сжимается. Лица Вираг, Бороки и даже Котолин всплывают в памяти. Если я в самом деле найду отца, то никогда их больше не увижу.

– Знаю, – тихо отвечает Гашпар.

А потом никто из нас не в силах сказать больше ни слова. Сероватый вечерний свет падает сквозь древесные кроны. Тропа перед нами устлана полосами из света и тени. Мой взгляд скользит по бесконечным рядам стволов и зарослям ежевики, когда я вдруг замечаю, что за деревьями что-то движется. Промельк светлой кожи среди вечнозелёных зарослей – что-то небольшое и, похоже, смертное.

Бросаю взгляд на Гашпара – его глаз сверкает. В миг нашей общей безмолвной нерешительности из кустов раздаётся крик – человеческий, и это всё решает. Пришпориваю лошадь, и моя кобыла мчится сквозь спутанные заросли ежевики. Стук копыт по земле сообщает мне, что Гашпар уже близко.

Погоня заканчивается так же быстро, как началась. Силуэт замирает в ивовой роще – гибкие ветви покачиваются на слабом ветру, а листва тонкая, как траурная вуаль вдовы. Дёргаю поводья, и моя лошадь останавливается.

Со вздохом облегчения понимаю, что в незнакомке нет ничего нечеловеческого – ни красноватой кожи, ни невидящих белых глаз. На самом деле, её человеческая природа очевидна, потому что она вообще без одежды. Завеса тёмных волос ниспадает на грудь,