Нас завидели, шапки сдернули. Крепостных крестьян разного вида, как я узнал, только в центральных губерниях много. Больше половины всего населения. В Мереславской и Косторомской губернии тоже. А вот к северу, в Вологодской, уже менее четверти. В Вятской и вовсе почти нет. Мало на Кавказе и в Казани.

Сначала первыми мыслями было дать всем свободу. Но услыхав примеры, передумал. Под Угличем помещик всех завещал после смерти на волю отпустить. Отплатили черной неблагодарностью. Выгнали из дома любовниц и не вспоминали более благодетеля.

Пока мысль отдать им в аренду землю. Выделяют для личных нужд крестьянам по десятине на тягло. Иногда по две. Десятина это чуть больше гектара. Немного для посадок хлеба. Только и есть, что в проголодь жить. Пусть пашут, сколько могут.

Я сельским хозяйством не собираюсь заниматься. Сам, по крайней мере. Мне нужна земля, моя подконтрольная территория. Имение маленькое, около четырех сот десятин. Крестьян тоже мало. По местным меркам я малоимущий помещик. И много неудобий.

Был порыв души всех объявить русским народом и всем стать своим. Не получается. Я для крестьян просто чудаковатый барин, который связался с разбойниками. Точнее, это меня через бабу повязали.

Напрашивается вывод, что крестьяне так живут, не потому, что их давят, а потому что они такие по мировоззрению, по укладу. Надо ли менять? Загоним человечество железной рукой к счастью, мы это уже проходили. Не загонишь. И пытаться нечего. Лев Толстой пытался выкупать проституток из публичных домов, крестьян из долгов и городского дна. Все вернулись обратно.

За этот месяц я многое передумал. И понял, что людей к себе приближать надо очень выборочно. Елизаровские поклялись быть родней. Вот и будут.

Нас накормили заячьей похлебкой. Дети облепили: «Дядя барин, расскажи сказки про индейцев». В сторонке стоят крестьянские ребята, которые такого права себе не позволяют. Моих родственников здесь меньше половины. Остальные на хуторе у Пасечника и в Стрельникове, ко мне поближе. Они чрезвычайно гордятся родством и всячески выделяют себя. Многократно внушаю им, что обязаны защищать и оберегать крестьян, с которыми живут.

Впрочем, до Стрельникова не очень далеко. Ходят в гости. Ребята играют в индейцев.

Я им разработал что-то вроде скаутских навыков. Особый почет у них взять крупного зверя, лося или кабана без ружья. Копьем и ножом. С содроганием жду известий о порванных клыками секача подростках, но пока Бог миловал.

В обязательные навыки по мере возраста входят умение разжечь костер. Но это для самых маленьких. Они и без меня виртуозы в этом деле. Умение построить жилье в лесу, метать ножи и топоры, скакать на лошади, бороться и биться на кулачках.

Показал им приемы, какие знал и пошла потеха. Да еще из кабаньих кож груши сделали и во дворах повесили. Жалко, я не боксер. Технику основных ударов показал. Остальное на практике пусть проходят.

А взрослые попросили землю на будущий год. Крестьяне тянутся из последних сил. Есть и зажиточные, но не много. Остальные впроголодь живут. Товарного зерна мало. Выручает ремесло. Бочкари, ложкари, скорняки. Многие на заработки уходят в Москву и Питер. С этого и платят подушное и оброк. Барщину три дня в неделю тоже работают. Пока оставлю все, как есть.

В ранее брошенной деревне Чижова назначил старостой кузнеца. Его и так в свои определили, после того как Аленка с Василисой задружились. Да еще и Петьша, очень важный человек, к ней неравнодушен.

На следующий день прискакал посыльный. Их степенство господин Веретенников нижайше просят пожаловать на ужин. Или обед. Поехали вдвоем с женой на бричке в надежде, что снег еще не завалит дорогу.

Петрова дома не оказалось. Он у градоначальника Штерна. Как и Гурский. Поехал и я.

Очевидно, основные разговоры уже кончились. Пьют кофе и курят. Мне обрадовались, как долгожданному гостю. Со всеми переобнимался и перецеловался. Гурский посвятил в основные события.

Комиссия по расследованию злодеяний разбойников завершила свою работу. Опрошены, в том числе, и пострадавшие уланы с казаками.

— Предъявлены тела для опознания, — крутит ус Дмитрий Семенович, — опознание подписали все, кроме одного казака. Понятно, и время прошло, и внешность обезображена, вот и не узнал. На том и порешили. Так в протокол и внесли: «За невозможностью удостовериться от повреждений и естественных изменений». А вот поручик Волков даже плакал.

Они тут очень эмоциональные. Ничего не стоит заплакать купцу или офицеру. И не осудительно в обществе. Это нас отучили чувства проявлять. А здесь поплачет над стишком. Потом саблей бошки у турок поотрубает. Потом опять поплачет над чем-нибудь слезливым.

— Просил на память что-нибудь. Оторвали ему пуговицу, — вставил Штерн, — он ее на шею повесил.

— Интересный факт, — блеснул очками Сергей, — не для протокола, конечно. Некоторые путаются в деталях и описании. Но все сходятся в том, что девушки были очаровательны, как богини. А в графе Стародворском и сейчас многие уверены. Оттого слухи нездоровые.

— Слухи пресекаем. Сергей Павлович немало потрудился, — продолжил Гурский, — помощников ему прислали. Всем дел хватило. Теперь кончено. Будут вспоминать только анекдот.

Все натуральным образом заржали.

— И в чем шутка юмора? — спросил я.

— Так как же, — влюбленно смотрит на меня слезящимися глазами Гурский, — конвой добирался обратно два дня по причине слабости животов. Все обочины пометили, что твои кабели, ахаха.

— И что же Волков?

— Переводится на Кавказ. Да и остальных отстранили на время. Хитры были разбойники, — Гурский погрозил в окно пальцем, — да мы хитрее.

— А что Веретенников?

— Дает обед по сему поводу. Отлично, что приехали. Скоро пойдем.

На обеде Илья Силыч похвастал приватно, пощекотав ухо усами: «Заявка на привилегию, кои вы изволите патентами называть, будет удовлетворена. Все чиновники полностью довольны и не видят препятствий. А значит, с полным спокойствием мне сейчас же выплатит оговоренную сумму».

Гурский мне с другой стороны шепнул, что есть уже покупатели на право производства в Англии и Франции на сумму, раз в десять превышающую все его расходы на оформление. Что ж, на то он и купец.

Но скользнул холодок, оттого как напрягся Дмитрий Семенович, когда купец ко мне нагнулся. И говорил он с таким расчетом, чтоб полицмейстер услыхал. Какая-то сыгранность во всем этом. Зачем? Денег я запросил нарочно много. Это состояние при умелом обороте в торговле. Но не отказал и даже не торговался. Очередной этап игры, которую я не понимаю.

Викентий Иванович порадовал тоже. С Куликовым полюбовно сговорились. У него почти тысяча десятин и сто пятнадцать душ. Претензии он из полиции отозвал и хочет в Костроме