– Ладно, давай, – отвечаю ему. Точно так же, как некогда отвечала я тебе. – Только сперва зайдем куда-нибудь. Пошли в мою комнату. А Скай пусть останется здесь.

Джеймс согласно кивает. Скай пытается возражать, но я приструниваю ее взглядом. Надеюсь, у нее хватит ума спрятаться.

В последние пару дней мысленно я все торжественно прощалась с нашим миром. «Прощайте, деревья. Прощай, трава, побуревшая и вялая. Прощайте, море и песок. Прощайте, скалы. Прощайте, птицы. Прощайте, мыши, ящерицы, насекомые…» Каким-то чувством я понимала, что наши дни здесь подходят к концу. Что небо над нами уже вовсю полыхает. Что границы больше не способны что-либо сдержать.

Пустив Джеймса впереди себя, я продолжаю свои мысленные литании. «Прощайте, обои. Прощай, ласковый вечерний свет. Прощай, ковер. Прощай, потолок с твоей потрескавшейся штукатуркой. Прощайте, двери…»

Джеймс идет, шаркая и приволакивая ноги, держа руку у груди, как будто что-то причиняет ему несказанную боль.

У меня в комнате он и делает свои признания. В воздухе на свету кружится пыль, из открытых окон веет запахом моря. Начинает Джеймс с совершенно бесполезной болтовни. Вещает о том, что я и так уже знаю или же успела догадаться.

– А еще я поцеловал Лайю, – присовокупляет он и тяжело сглатывает. – Или она меня поцеловала, но я как-то не пресек этого сразу. Мне самому этого захотелось.

Услышанное я оставляю без комментариев. Заметив, каким надтреснутым сделался его голос, даю ему стакан воды, и когда он его осушает, отправляюсь в ванную налить еще. Пока стакан наполняется водой, встречаюсь глазами с собственным отражением в зеркале.

«Дай ему разговориться, – мысленно велю я себе. А сестер, где бы они ни находились сейчас в доме, призываю: – Держитесь отсюда подальше».

– Знаешь, мир совсем не такой, как вам об этом говорили, – заводит он после второго стакана воды. Джеймс вдруг делается каким-то беспечным и самонадеянным, словно выпитая вода что-то такое в нем запустила, неким образом укрепив его решимость. Говорит он так, будто пытается подойти к некоему делу издалека. – То есть мир-то, конечно, очень ужасен, но все же вам говорили о нем массу неправды.

Я в ответ спрашиваю о женщинах с разрушающимися легкими и сморщенной, иссохшей кожей. Подтверждение тому я видела своими собственными глазами, сметая с дорожек их выпавшие волосы или сжигая окровавленные носовые платки.

Джеймс пожимает плечами:

– Не мне судить об их страданиях. Но тем не менее такие женщины в меньшинстве. У всех есть какие-то личные тайны. И болезни есть везде, куда ни кинь.

– Но ты же не можешь отрицать того, что мужчины убивают женщин?

– Ну, в общем, да, не могу. Но все это совсем не так, как ты себе представляешь.

«Так расскажи же мне, как!» – с нетерпением взываю про себя.

И он принимается меня уверять, что мы вполне могли бы уехать за пределы своего маленького мирка. Что женщины порой и носят марлевые маски, но это, мол, одно притворство. Причиной тому лишь загазованность воздуха, зеркала кругом да чересчур острая у кого-то возбудимость. Там, дескать, мы сможем питаться тем, что не застревает в глотке и не заполоняет все внутри желчью. И вообще большой мир никак нас не отравит – если мы, мол, именно этого боимся. С самыми обычными мерами предосторожности мы могли бы жить там, как все нормальные женщины. Ну да, мол, риск насилия, конечно, там весьма велик. Даже сам он как мужчина не в силах это отрицать. И не станет врать нам насчет этого. Но тем не менее: там мы точно так же сможем расслабляться у бассейна и сможем общаться с другими людьми. В смысле с другими женщинами. А может, и с мужчинами… Может, даже влюбимся в кого-то, коли захотим? Именно так, с вопросом, чуть ли не с надеждой, он это и произносит. Словно приманку подсовывает, дабы подсластить для меня сделку.

Любовь явилась для меня величайшим учителем в последние годы, особенно в последние месяцы рядом с тобой. И в первую очередь она научила меня тому, что женщины тоже бывают врагами. И в прошлом, и в настоящем, и в будущем. К своему ужасу, я поняла однажды, меряя шагами комнату, что очнулась слишком поздно. Мне приходилось отворачиваться, когда ты целовал маму, – этак демонстративно, за завтраком в щеку. Младшие сестры пока являлись для меня безопасной территорией, но я все равно уже видела их сквозь призму изменившегося восприятия. Впервые в жизни я обнаружила, что рядом могут быть женщины, способные забрать то, что для меня желанно, а потому я начала серьезнее заботиться о своей защите. Я стала больше проводить времени одна, часами медитировать, а также задвигать твои подарки подальше под кровать – так, чтобы никто о них больше не узнал.

А еще любовь научила меня, что в жизни кругом одни потери. И что то, что может показаться безопасностью, на самом деле всего лишь отсутствие открытого зла. А это совсем не одно и то же.

* * *

Джеймс все продолжает распространяться о той жизни, что откроется там перед нами. О том, как мы сможем полюбоваться великолепным видом почти невидимой отсюда горы, и озера за ней, и берега, что скрыт сейчас от взора. Сможем увидеть страны, что лежат за этим узким отрезком побережья. Сможем носить сверкающие ткани, гулять в толпе людей и наслаждаться теплым вечерним воздухом, овевающим нам лица, напитанным запахами еды и ароматного дыма. Впервые Джеймс говорит со мной таким авторитетным тоном. Для него самого, как я понимаю, этот мир оказался не так уж и приветлив – и тем не менее он его любит. Это нормальная среда. Самое замечательное место для человека, подразумевающее его выживание. Выживание там, можно сказать, гарантировано.

– Послушай, то место, где вы живете, – говорит он, все больше оживляясь, – это очень маленькая и необычная часть огромнейшего мира. А мир на самом деле разнообразен и велик! Причем ведь он совсем недалеко отсюда. Через лес туда, конечно, долго пробираться, но если двинуться морем, то из бухты вашей выбраться времени много не займет.

Я всегда верила, что мы живем на острове. Целительное умиротворяющее местечко, оставшееся незамеченным и затерянное среди морей. Этакое географическое чудо. Однако, оказывается, это тоже часть большой земли, как и все прочее. Это просто другая часть того же берега – та же опасная, тлетворная земля. Ты лгал нам насчет этого. И в чем тогда ты лгал еще?

Потрясение от этого открытия ощутимо во мне физически – оно отзывается дрожью в ногах и руках. Но Джеймс как будто ничего этого не замечает. Он перестает вдруг говорить, поднимается и отходит к окну. Сразу делается спокойнее, словно вспоминая тот мир, о котором только что рассказывал. Прижимается лбом к стеклу.

– Мы связались с нашими, – говорит он, все так же глядя в море. – Нашли, как это сделать. Они уже на пути сюда.

– А как же мы? – спрашиваю я.

Я уже успела продумать, где нам с сестрами спрятаться. Где мы сможем переждать то время, пока мужчины наконец уплывут. Пусть даже заберут с собою все, что им угодно. Серебряные столовые приборы, тяжело лежащие в руке. Или твои заметки. Могут даже вытащить из земли тело Гвила. Пусть даже дом снесут – мне это все равно.