Это явно шершни. Они испокон веков живут в нашем лесу, тяжело и величаво роясь у самой земли. Обычно мы забегали к себе в дом, когда они принимались кружиться над лужайкой, и сидели не высовываясь, пока они не наедятся сладких фруктов и не улетят или не погибнут. Представляю, как Гвил решительно пробивается сквозь подлесок через границу. Должно быть, он задел гнездо и, когда потревоженные насекомые тучей устремились к нему, быстро оказался побежденным.

Мужчины несут через лес раздувшееся тело Гвила, часто спотыкаясь и чуть не падая, однако все равно нам не позволяют помогать, а стоит нам попытаться к нему притронуться – издают жуткие, пугающие звуки. Так что мы просто бредем следом, выверенно ступая между камнями и хворостом. Добравшись наконец до дома, они укладывают тело мальчика в комнату к Ллеу, откинув с кровати покрывала и простыни. Мы стоим позади открытой двери, наблюдая за их действиями. Обоих переполняет горе, перехватывая дыхание и давя в груди. Я понимаю, что нам надо бы уйти от них подальше. Ллеу обеими ладонями держит руки Гвила, причем держит так крепко, что с расстояния даже кажется, будто он хочет их сдавить.

– Вы его напугали, – резко развернувшись к нам, говорит Ллеу. – Это вы вынудили его туда пойти. Что вы ему сказали?

– Ничего, – совершенно спокойно отвечает Грейс. – Должно быть, ему просто очень захотелось домой.

Это почти что правда, но на душе у меня все равно очень тяжело.

Ллеу препровождает нас в спальню Грейс, взяв в руки связку запасных ключей, что обычно хранились за регистрационной стойкой.

– Сюда давайте, – бросает он и, едва мы заходим в комнату, запирает за нами дверь. Грейс на сей раз и не пытается на нее кидаться.

Мы забираемся в постель и, обхватив друг друга руками, даем волю слезам. Когда нас начинает мучить ощущение обезвоженности, я встаю с постели, набираю в ванной воды в пыльный стакан и передаю его по кругу. В промежутках между рыданиями мы прислушиваемся к тому, что делают мужчины. Грейс кладет на тумбочку у кровати свой телохранительный нож.

– Пусть лежит на всякий случай, – объясняет нам она.

Однако никто за нами не приходит, никто не открывает дверь. Закрыв головы покрывалами, мы совсем не слышим мужчин. И даже без покрывал звуки от них доносятся настолько тихие, что кажется, будто это ветер играет за окном.

Когда Скай крепко засыпает, Грейс поворачивается ко мне, упираясь мне в голени своими ледяными ступнями.

– Какая ты всегда теплая, – шепчет она. – Даже теперь.

Намек на то, что я изменилась.

«Я все та же», – хочется мне ей сказать. Очень скоро подушка между нами становится мокрой от слез.

– Мы умрем, – выдыхает она мне в ухо.

– Не говори так, – возражаю я. Однако смерть витает над нами, и в этом слове чувствуется неизбежность.

Какое-то время мы молча лежим на спине.

– Тот ребенок был мальчиком, да? – Ее вопрос звучит как утверждение.

Я делаю медленный вдох, потом выдох. Мне нет надобности отвечать ей «да».

– Может, мужчины просто здесь не выживают? – предполагает она. – Может, именно это нас по-настоящему и бережет?

В голосе ее сквозит надежда. Я закрываю глаза.

– Грейс, – зову я ее я спустя пару мгновений. – Грейс, как ты думаешь: мамы нет в живых?

Сестра отвечает не сразу.

– Нет, я так не думаю, – говорит она. Потом поворачивает ко мне лицо: – Тем более после всего, что она сделала.

– А где она, по-твоему?

– Думаю, она заблудилась, – отвечает Грейс. – Наверно, она слишком ослабла, пересекая границу, и теперь где-то плавает по морю. Возможно даже, она ранена. Но все равно она плывет к нам.

Внезапно просыпается Скай.

– Мама! – плачет она. – Мама…

– Тш-ш, – тихо говорим ей. – Тш-ш.

Потом перекладываемся на постели так, чтобы Скай оказалась в серединке, между мною и Грейс. Ласково гладим ее по волосам.

– Она еще в пути, – говорит Грейс. – Завтра наверняка уже вернется. Она приплывет к нам из-за моря, и мужчины отсюда исчезнут. Они уплывут, и мы никогда их больше не увидим.

Мы обвиваем руками Скай, и вскоре она снова забывается беспокойным сном.

– Что нам теперь делать? – очень тихо спрашиваю я Грейс, почувствовав, что дыхание Скай стало медленным и ровным.

– Будем ждать. Столько, сколько понадобится.

Скай лежит в постели, а мы с Грейс по очереди ходим к двери прислушаться, наваливаясь на нее всем телом. Я пытаюсь шпилькой вскрыть замок, но ничего не получается. Открываю окна в комнате и в ванной, чтобы расслышать как можно больше. Свежий воздух – как напоминание о том, что мир вокруг по-прежнему существует, – даже вызывает во мне оторопь.

Где-то около полудня мы слышим, как мужчины разговаривают, проходя мимо нашей комнаты. Мы замираем, стараясь не издавать ни звука, однако их шаги за дверью ни на миг не прерываются. Из окна нам видно, как они несут по пляжу тело Гвила, завернутое в простыню. Очертания его фигуры под покровом где-то вздымаются, где-то опадают. Вид у обоих мужчин ужасен, даже с такого расстояния. Джеймс едва не падает, все время спотыкаясь, а Ллеу идет твердой уверенной походкой, приторочив за спину лопату. Вскоре они скрываются из виду.

– Они уносят его в лес, – произносит рядом Грейс.

Когда-то мне снились женщины, лежащие там, под толщей земли и палых листьев. Впрочем, мучили они меня недолго, эти измышления моего коварного сознания.

Довольно приличное время спустя шумы из леса затихают, и мужчины тем же путем идут обратно, оба угрюмые, с измазанными лицами. Должно быть, утирали себе грязными руками глаза и щеки.

Исход приближается. Мы это ощущаем, как наэлектризованность всего вокруг, как начало мигрени. Раздвинув шторы, я с изумлением вижу, что вода в нашей бухте вовсе не кишит оторванными конечностями. Море как море – как обычно. Разве что, может быть, немного более бурное. В ванной у Грейс я с силой ударяю локтем в кафельную стену и гляжу в зеркале, как расплывается чернильного цвета синяк.

Я молюсь за Скай – такую несуетливую и податливую. Молюсь за то, что она появилась на свет, с легкостью вписавшись в наше окружение. Возношу молитву ее коллекции камней и костей мелких животных, и ее звонко рассыпающемуся смеху, и отчетливым линиям загара, и безжизненным пучкам ее отрезанных волос, где бы она их ни оставила.

Я молюсь за нашу мать, с ее хрипловатым голосом и не знающими устали руками, с ее ароматическими маслами, вечной бессонницей и подведенными глазами, с ее мятными пастилками, которые она постоянно держала во рту, точно бранное слово.

Молюсь за Кинга, где бы он сейчас ни был. За его прямоту и искренность, за его дырявые футболки и ту странную пищу, что он нам подавал, когда приходила его очередь готовить ужин, – непривычные сочетания продуктов, призванные сделать нас здоровыми и крепкими. Например, размятые томаты с медом и растительным маслом, которого было столько, что все прочее в нем просто плавало.