Ллеу толкает меня в третий раз, и я отшатываюсь назад, тяжело падая на землю. Так что все равно в итоге оказываюсь на коленях.

Гвил глядит на меня уже с заметной тревогой.

– Да что с тобой такое?! – вскрикивает Ллеу, потирая руку.

– Ничего! Просто останься со мной. Не уходи!

Поднявшись, я снова бросаюсь к нему, но на сей раз он просто отступает дальше.

– Ты что, не можешь хотя бы перед мальчишкой сцен не устраивать? – возмущается Ллеу. – Можешь ты хоть на секунду побыть нормальной?

Не понимаю, почему любить, как все, с моей стороны кажется ненормальным!

Ллеу вскидывает руки, призывая Гвила укрыться за его спиной, как будто я несу угрозу, будто я нечто гадкое и отвратительное. Что ж, может, так оно и есть.

«Ведь он должен знать, – думаю я, словно впадая в транс. – Он должен точно знать, что происходит, тем более в его возрасте. Все-таки он мужчина. Это его наследие, его нынешнее и будущее право».

– По-моему, все это уже слишком, тебе не кажется? – продолжает между тем Ллеу, пытаясь говорить со мной помягче, немного сбавляя напряжение. – Да что в тебя такое вселилось, в самом деле?

Возникает пауза. Тут я понимаю, что он пытается пристыдить меня за мое влечение – но, к несчастью для него, я не испытываю ни малейшего стыда на этот счет. Я готова снова и снова демонстрировать свое влечение, свою безудержную потребность любому, кто об этом спросит. Если б могла, я бы вырвала из груди свое странное и недотепистое сердце и выставила бы всем на обозрение, избавив себя тем самым от ответственности.

Я даю ему пощечину, причем очень крепкую, и первая его реакция – изумление.

– Ты меня ударила! – говорит он, ища на лице ладонью повреждения, которых считай что и нет. – Не думал, что ты на это способна.

Гвил роняет ракетку и, скуля, несется в другой конец корта, рассчитывая позвать кого-нибудь на помощь, однако никого рядом нет.

Я пытаюсь снова накинуться на Ллеу, но он хватает меня за запястья и крепко держит, не давая мне двинуться с места.

– Все, с меня уже хватит, – говорит он и встряхивает меня хорошенько: – Давай-ка возьми уже себя в руки!

Отметина, оставшаяся на его лице от моей руки, уже почти сошла на нет. Вся моя сила не произвела на него почти никакого эффекта. Мой гнев его почти что не затронул – это трудно даже воспринимать всерьез. И он все больше отдаляется от меня.

– Да, нам с тобой было хорошо. Но я не твой, черт подери, я тебе не принадлежу! – продолжает он, когда я перестаю вырываться из его рук и, усмиренная, стою перед ним, глядя на него пронзительным, жгучим взглядом. Он по-прежнему обеими руками крепко, до боли, сжимает мне запястья. Ладони у меня саднит. Я не могу куда-то двинуться, да и не хочу этого. – По-моему, я не делал ничего такого, что внушило бы тебе такую уверенность.

Тут до меня доходит, что я ни разу еще не слышала от него слова «люблю». Может, сейчас как раз тот самый момент, когда он его скажет?

Ллеу наконец отпускает мои руки, поднимает ладонь, легко и нежно проводя ею по моему лицу. Чувствую на щеке костяшки его пальцев.

Момент уходит.

Они оставляют меня на корте одну. Я швыряю заплесневелые теннисные мячики об землю, пока не начинает ныть рука. Пинаю ногой сетку, пока уже самой не надоедает эта никому не нужная мелодрама.

Небо быстро делается темным от дождя. Зайдя в дом, натыкаюсь в комнате отдыха на Джеймса, одиноко сидящего там на диване. Я включаю свет и тут же выключаю, наблюдая за гостем от входа.

– Выпьешь? – протягивает он мне бутылку. – Хотя, я понимаю, рановато.

– Эта дрянь тебя убьет.

– Да все убивает рано или поздно, – отвечает он и потягивает из стакана, доверху наполненного льдом. У Джеймса, казалось бы, есть все, что ему необходимо для душевного покоя, однако ему это все равно не помогает. – Когда доживешь до моих лет, то перестанешь так печься о своем теле.

– Ты не настолько еще стар, – возражаю я, попутно с удивлением замечая, что это и в самом деле так. У обоих мужчин подбородки успели изрядно зарасти, и хотя у Джеймса волосы более седые, чем у Ллеу, разницы между ними такой уж огромной нет.

– Слишком все же стар для всего этого, – произносит он себе в стакан. Потом вскидывает на меня взгляд: – Вот ты счастлива? Интересно бы знать.

У меня вдруг комок подступает к горлу, и Джеймс это замечает.

– Извини, я не хотел тебя расстроить, – поспешно говорит он. – Иди-ка сюда. Садись, – похлопывает по дивану рядом с собой, и я присаживаюсь на краешке сиденья. – Бедные вы девчонки. Так долго тут одни, – бормочет он, скорее даже сам себе.

Он легонько касается ладонью моей спины, и мне приходит в голову идея.

– Ну что ж, – продолжает он, – теперь мы сможем вас защитить, верно?

Я придвигаюсь к нему поближе, склоняюсь головой к его плечу. Он такой теплый и пахнет морской солью. Джеймс всегда так добр и внимателен ко мне. Когда я его целую, это оказывается нисколько не противно. Он возвращает поцелуй. Касается ладонями моего лица, шеи, плеч… но тут вдруг останавливается и, мотая головой, встает с дивана.

– Прости. Я не должен был этого делать.

– Неужто ты не хочешь? Что тут плохого? – Я нахожу рукой его шершавые пальцы.

Он явно потрясен произошедшим.

– Лайя… – говорит он, отнимая от меня руку. Потом грузно садится на кресло с другой стороны комнаты. – Разумеется, хочу. Ты восхитительная девушка… – Он опускает взгляд себе в колени. – Но это было бы нехорошо, неправильно. Мы здесь совсем не для того.

– Но я этого хочу, – заявляю я, исполненная смелости, какого-то дикого отчаяния.

– Наш долг о вас заботиться, – упрямо говорит он. – Извини. Я просто не могу.

Джеймс неловко щиплет себя за переносицу, а я впериваюсь перед собою в пол, придумывая другие способы, как сделать гадость Ллеу.

«Соорудить в лесу ловушку, чтобы он сломал себе лодыжку или руку, или свернул шею. Или заманить его в море. Или подбросить ему в еду стекла…»

– Я вообще печальный случай, Лайя, – говорит между тем Джеймс и хрипло усмехается: – Знаешь, порой ужасно быть мужчиной.

Мне как-то трудно ему поверить. Учитывая все обстоятельства, не так уж это и ужасно.

И снова на меня накатывает гнев. Тот гнев, что для меня совсем не нов и даже кажется мне чересчур знакомым. Такое чувство, будто что-то подобное ждало меня все это время. Как будто страдания и боль приезжавших сюда женщин так и продолжали жить где-то рядом. Впитавшись в верхний слой почвы, растворившись в атмосферных осадках, обратившись в прибрежную гальку. И мы все время вбирали эту боль в себя, дышали этой болью, ели ее и пили, превращая в свою собственную.