– Как дела? – спрашивает Ллеу.

Я быстро закрываю за ним дверь, оставшись стоять за ней.

Слыша его удаляющиеся шаги, вздыхаю с облегчением, думая, что все обошлось, но тут же слышу стук в дверь. Застываю на месте, боясь пошевелиться.

– Я знаю, что ты там. Знаю, знаю, – шипит за дверью Грейс. Голос у нее, будто воздух, выходящий из баллона.

Я отказываюсь ей что-то отвечать.

– Я тебя слышала, – продолжает она. – Я же не вчера родилась, черт возьми.

«Нет, – одними губами говорю я белой крашеной древесине, что, точно оголенный мускул, вся из прядей и узелков. – Пожалуйста!»

На глаза постыдно наворачиваются слезы.

– Ты отдаешь себе отчет, что делаешь? – спрашивает Грейс, отлично зная, что я ее слышу. Говорит, что теперь мой организм в смертельной опасности. – А что в голове у тебя происходит? Мысли не путаются, не скачут с одного на другое? Сознание нездоровым не кажется?

«Ну да, путаются и скачут – но что с того?! – так и хочется мне зашипеть в ответ. – Ты что, готова запретить мне даже эту радость?»

Впрочем, об этом ее можно и не спрашивать.

Сестра меняет тактику, и голос у нее становится скорбным, завывающим. Пеняет мне, что я, возможно, навлекаю на всех нас нечто очень страшное.

– Ты заметила какие-нибудь признаки? Ведь ты, может быть, заразна?

Я щупаю языком ямку в глубине челюсти, где некогда был выпавший зуб.

– Впусти меня. Я померяю тебе температуру, – идет она на хитрость.

– Уходи, – шепчу я Грейс.

Сажусь на ковер, прижавшись спиной к двери и глядя на кровать, на скомканные там простыни. Они, наверное, еще хранят его тепло. Хочется завернуться в них покрепче, пока не задохнусь.

В конце концов сестра уходит, напоследок стукнув кулаком по моей двери и тут же вскрикнув от боли в руке – это тоже, судя по всему, моя вина. Грейс ворчит, что во мне разочарована, что я на самом деле могу их очень сильно подвести.

– Ты бессовестная сучка, думающая только о себе, – бросает она в итоге, и ее неспешные шаги постепенно затихают в коридоре.

Этим словом мы еще ни разу друг друга не называли. Уж лучше бы она меня ударила, врезала мне крепко в живот, чем сказала мне такое слово!

Втянув из горла скопившуюся слизь, сплевываю ее в ванной. Потом с неистовостью чищу зубы, еще, еще и еще. Но я уже знаю, что никак не могу без него, что я бессильное, беспомощное существо, что я, можно сказать, ходячий мертвец.

Подальше отойдя от дома, я устраиваю пробежку по пляжу. Он весь в моем распоряжении, длинный и пустынный, и никто не может меня увидеть. Возможно, на меня и смотрит кто-то из окна, но мне до этого нет дела, мне просто не до того. Ступни у меня босые, и с каждым шагом, зарываясь, вскидывают вверх песок. Заставив себя ускорить бег, я едва не вывихиваю лодыжку, но все равно разгибаюсь и бегу, точно в искупление, все быстрее и быстрее. В груди нарастает боль, но это всего лишь легкие. Это честная, открытая боль, а не предательская из сердца. Все жду, когда свалюсь в изнеможении, однако это изнеможение почему-то все не приходит.

Возле лужиц приливной воды на камнях в конце пляжа я наконец разрешаю себе остановиться и передохнуть. Восстановив дыхание, я подхожу как можно ближе – насколько хватает смелости – к океану и испускаю пронзительный и долгий, бессмысленный зов. Кричу, пока не иссякает голос. В ответ не приходит ни звука. Рука словно сама поднимается к горлу, и я чувствую под пальцами, у голосовых связок, напряженную пульсацию крови.

Нечто из того, что я когда-то совершила, то и дело преследует меня, пульсируя чувством стыда, стоит только закрыть глаза.

– Сделай больно Грейс или это придется сделать Скай.

Мы снова на пляже. Инструменты, отрез кисеи. Мои сестры, напряженно ожидающие, когда я сделаю то, что должна сделать. Я миллион раз бы предпочла сама испытать боль, нежели делать больно им.

Вот Грейс послушно легла на песок, выправив наверх волосы через плечо. И все равно в ней явно нарастало негодование, когда я, скомкав покрепче ткань, закрыла ей сразу рот и нос. Глаза у нее потемнели, посверкивая на меня над белой материей, горя упреком, от которого было не скрыться. «Ты же знаешь, у меня нет выбора!» – пыталась я донести до сестры своими ладонями, передать мысленно. Поначалу она не проявляла никакой зримой реакции, но затем принялась яростно кусать меня сквозь ткань. Я понимала, что она это не специально. Знала, что сама вела бы себя точно так же.

Потом, когда Грейс пришла в себя, настало время причинить боль Скай. Возможно, для матери это было просто своего рода испытание моей благонадежности, проверка того, достаточно ли я люблю своих сестер, достаточно ли люблю ее саму. Что ж, любви у меня в избытке, сказала бы я матери, спроси она меня тогда об этом. Столько любви, что ее саму бы даже и стошнило.

Что касается Скай, то мать заставила меня тереть ей наждачной бумагой плечо в том месте, где не было риска подхватить инфекцию. И я делала это, чтобы то же самое не пришлось делать Грейс, чтобы Грейс могла спокойно спать той ночью, да и в следующие ночи тоже. Скай все умоляла меня не делать этого, даже когда кожа у нее покрылась кровавыми пупырышками. «Пожалуйста, Лайя! – взывала она, закрывая глаза. – Я все что угодно для тебя сделаю». А затем стала издавать сквозь зубы тонкий непрерывный звук, гул очень высокой частоты, точно жалящее насекомое. Это было просто невыносимо.

Потом Скай лежала, распластавшись на песке, рядом с Грейс, а мама накладывала ей повязку на плечо, приподняв его повыше, чтобы туда не попала грязь или песок. Я же отошла от них подальше, и меня, как обычно, начало рвать в море.

Все легче, легче, легче. Водой мгновенно все смыло прочь.

Несколько ночей после этого были для меня самыми тяжелыми. Я позаботилась о том, чтобы мои физические страдания оказались не меньше, чем у сестер, чтобы я от них нисколько не отстала. Не включая в комнате свет, я стояла у окна, чувствуя, как саднит от ранок бедра, и ожидая от моря ответа.

Глухая гармония боли, три знака, пускаемые вдаль по воде, точно сигнальные огни. Я даже ощущала, как мой зов достигает границы, как он находит нужную цель.

«Если бы мы плюнули в них, то они плюнули бы в нас еще сильнее. Мы ожидали этого и даже успели к этому приготовиться. Но вот чего мы никак не ожидали, так это вскипевшей в них ярости, оттого что мы посмели вообще набрать во рту какой-то влаги. А потом гнев на то, что у нас вообще имелись рты. Они бы предпочли, чтобы мы все сдохли. Теперь я это знаю точно».

На пятый день без мамы мое тело начинает сильно подводить. Проснувшись утром, я чувствую, будто тону – только вместо воды лицо мне заливает кровь из носа, просачиваясь и в рот. Подушка вся в багровых пятнах. Защипнув пальцами мягкий кончик носа, тороплюсь в ванную и встаю, вскинув лицо, над раковиной. Оскаливаю сжатые зубы – они тоже сплошь в крови.