Только теперь я понимаю, почему ты там лежала, зачем нашла себе место порыдать, где так холодно и жестко.

Проснувшись, я обнаруживаю над собой вовсе не Ллеу, а Джеймса. Оказывается, я проспала до самого ужина.

– Меня послали за тобой. Пойдем-ка, – говорит он.

Воздух в комнате после сна спертый, занавески на окне задернуты. Вижу, как Джеймс оглядывает царящий вокруг беспорядок, раскиданные повсюду вещи.

– А где Ллеу? – рассеянно спрашиваю я.

– Внизу. Чем-то там занят. Он сказал, ты себя плохо чувствовала. Как ты? Голова еще кружится? – спрашивает он с озабоченным видом.

Глядя ему в лицо, киваю.

– Возьмись тогда за мою руку, – предлагает он.

Схватив его за руку, поднимаюсь с кровати.

– Ага. А еще тебе надо бы одеться, – говорит он, старательно отводя глаза.

И я понимаю, что стою перед ним в одном нижнем белье. Что где-то в долгом и безжизненном пространстве минувшего дня поскидывала почти всю одежду. Впрочем, меня не особенно и беспокоит, что он видит меня такой. Непоправимое давно уже случилось.

Между тем в кучке тряпья на полу Джеймс замечает мое платье.

– Повернись-ка и подыми руки, – велит он. – Я не смотрю.

Прохладная ткань проскальзывает мне по голове, потом по телу. На миг я задумываюсь, хочу ли я, чтобы он ко мне прикоснулся. Или мне просто хочется прикосновений – от кого угодно? Когда он только зашел в комнату, то на несколько секунд я в тусклом свете вполне могла принять его за Ллеу. Я уж давно привыкла к компромиссам.

– Так-то лучше, – молвит он, застегивая платье мне на шее. – Вот, теперь прилично выглядишь. Можно и в общество. – И он легонько похлопывает меня по плечу.

– Когда же вернется мама? – беспокойно спрашивает за ужином Скай у Грейс.

Я распихиваю по краям тарелки холодный консервированный горошек и другим концом вилки медленно раздавливаю его в тюрю.

– Завтра, – чуть помедлив, отвечает Грейс.

– Обещаешь?

Я жду, что Грейс ей ответит «да», но та вдруг встает из-за стола. В руках у нее по-прежнему нож с вилкой. Глядя на прибор как на нечто, невесть откуда взявшееся в ее руках, Грейс швыряет его на пол. С паркета слышится дробный стук. Грейс выходит из столовой. Мы глядим ей вслед. Джеймс вскакивает, чтобы помчаться следом.

– Оставь ее, пусть идет, – останавливаю его я и наклоняюсь поднять нож с вилкой, ползая по полу под четырьмя парами молчаливо глядящих глаз.

Скай тоже встает и торопится вслед за сестрой. Я остаюсь.

Мужчины принимаются что-то энергично обсуждать. У всех уже за эти дни появился здоровый румянец на щеках, и руки приобрели нормальный оттенок. Гвила тоже как подменили – это уже не прежнее, тощее и малахольное дитя. Он сидит и отстукивает ножом по краю тарелки какую-то мелодию, и ни Ллеу, ни Джеймс не велят ему перестать, поглощенные своим разговором о каком-то другом мужчине, их общем знакомом. Мне этот другой мужчина совсем неинтересен. Гвил глядит на меня в упор, явно меня провоцируя, потом начинает постукивать громче. Так и хочется стиснуть покрепче его щупленькое горло. Но этого я, понятно, не делаю.

* * *

После ужина я иду по дому и, ища сестер, открываю одну дверь за другой. Их нет ни в комнате отдыха, ни в собственных спальнях, ни в маминой комнате. Наконец в одной из не используемых ныне комнат, в нескольких дверях от моей спальни, я нахожу Скай – та потягивается в льющемся из окошка свете. Ее короткие волосы до сих пор вызывают во мне шок. Она больше не кажется мне одной из нас – хотя, может быть, это как раз я успела за последние дни измениться безвозвратно, изведав новую любовь? Или, может, мы никогда и не были тремя ветвями одного древа, тремя тесно связанными друг с другом дочерями?

– А где Грейс? – спрашиваю.

Скай указывает на закрытую дверь санузла.

– Принимает ванну. Загляни к ней, если хочешь.

Я стучусь в дверь, и Грейс приглушенным голосом разрешает мне войти. Шторки по бокам ванны задернуты. Сестра почти полностью скрывается под водой, и тонкий налет пены окутывает пузырьками ее тело, поблескивает бусинками на темных волосах. Когда она подвсплывает, высовывая из воды всю голову, я вижу, что волосы у нее теперь тоже короткие, как у Скай. Сев на край ванны, опускаю ладонь в воду – она, оказывается, совсем холодная. Над поверхностью тут же показываются пальцы ног – и ногти сияют светло-вишневым лаком, как у мамы.

– Мне их Скай накрасила, – поясняет Грейс, заметив мой заинтересованный взгляд. – И тебе, может, сделает, если попросишь.

И она снова погружается поглубже, плеснув водой по сторонам.

– Ты постриглась… – бесцельно говорю я, чувствуя на спине привычную тяжесть собственных волос.

Грейс касается ладонью головы:

– Да. И Скай была права: так и впрямь намного удобнее. Они все там, – указывает она на металлическую мусорку. – Можешь взглянуть, если есть желание.

Желания такого у меня нет.

– Вода у тебя какая холодная, – вместо этого говорю я.

– Мне так больше нравится. А то как-то слишком жарко. – Тут она впивается в меня взглядом: – Кстати, ты заметила, что с появлением мужчин стало вообще намного жарче?

– Это просто совпадение, – вяло отзываюсь я, сама не веря собственным словам. Пот с меня ночами льется так, будто водою окатили, по коленкам и лодыжкам вспухли пятна от укусов москитов. А еще я устала, немыслимо устала таскать свое тело сквозь туман неизвестности.

– Чушь собачья, – оживленно говорит Грейс. – Хотя это все равно не важно. Не сейчас, по крайней мере. Пусть хоть весь мир растает – разницы не будет никакой. Пусть хоть все развалится на части.

Через бортик ванны тоненькими струйками переливается вода, образуя на плитке пола лужицы. Грейс уходит с головой под белесую поверхность воды, и я с беспокойством слежу за сестрой, пока та вновь, с глубоким вдохом, не поднимает облепленную мокрыми волосами голову.

– Мы ничего плохого не делаем.

– Ты предала нас, – напрямик заявляет она.

– Это неправда. – Хотя сама знаю, что так оно и есть.

– Лайя, – наставительно говорит Грейс. – Он опасен. – Внезапно она закрывает на секунду мокрыми ладонями лицо, хотя и видно, что не плачет. – И не надо думать, что ты одна тут пострадаешь, – добавляет она, вновь поднимая ко мне лицо.

Как же она все-таки прекрасна! Что бы Грейс ни чувствовала, это никогда не отражается на ее лице так откровенно, как на моем. И тут же на мгновение вспоминается, как отец впервые вложил мне в ладонь заостренный предмет. И как от его использования я испытала глубокое и жуткое потрясение, потому что кровь у меня оказалась куда краснее, чем у моих сестер. И текла она обильней, чем у них. Это ощущение было таким же физически осязаемым, таким же ритмичным, как биение пульса на шее.