Немного погодя Гвил исчезает из комнаты. Мы очень сожалеем, что позволили ему уйти без малейших объяснений, что оставили его одного, не успев загладить свою вину, так и не доказав ему, что мы вовсе не те, кого надо бояться или ненавидеть.

Мы с сестрами играем в «камень, ножницы, бумагу», определяя, кому достанутся последние крекеры, после чего от скуки и усталости ложимся вдоль дивана на ковер. Грейс включает маленький светильник, окутывающий ее оранжевым сиянием.

Трудно сказать, сколько времени мы так лежим, но в какой-то момент мы понимаем, что на дворе уже темно, а Гвил так и не вернулся. Самим нам очень страшно выходить из комнаты, и мы все дожидаемся, когда придет Джеймс. Увидев в комнате нас одних, тот лишь пожимает плечами, решив, что Гвил пошел искать отца.

Когда же возвращается Ллеу, то ребенка при нем не оказывается. Мы с сестрами то и дело проваливаемся в сон и, чтобы этого не случалось, начинаем вонзать в ладони ногти или пинать пятками стулья, ударять в пол, потому что уснуть – значит остаться беззащитным. Джеймс выглядит сильно озадаченным.

Вот так, в одно мгновение все меняется.

Широко светя фонариками, мы обследуем пространство вокруг дома. Оглядываем все и везде. Пожухлая трава под ногами на лужайке оказывается уже довольно высокой. Такая же попадается нам в руки, когда мы шарим за кустами, за деревьями в саду. Ллеу ни слова не произносит, разве что время от времени выкрикивает имя сына. Я хорошо понимаю, что сейчас его лучше не трогать и даже не приближаться.

На пляже тоже никого, у пирса одиноко покачивается наша гребная лодка. Волны издают негромкие посасывающие звуки. Мы с сестрами молча переглядываемся: нам вспоминаются совсем другие поиски.

– Ч-черт… – роняет Ллеу, когда мы безуспешно заканчиваем проверять в угольном отсеке. С силой пинает ногой ком земли и резко отворачивается от нас, глядя в небо. – Черт!

Может, мальчишку поглотила сама земля? Может, так же поглотила она и нашу мать? Может, нас всех тут забирают поодиночке?

Что-то тайком прокралось в наш дом и сожрало их живьем. Необъяснимое отсутствие матери и исчезновение Гвила сливаются в одну мрачную тайну. Мне делается очень страшно. Ллеу не плачет, не кричит, но лицо у него сурово и взгляд тяжел. И когда мы обходим сад по внешней границе, видно, что внутри у него что-то разворачивается. Как и у всех нас, впрочем. Снова и снова Ллеу хриплым голосом выкрикивает: «Гвил!!!» И мне уже не справиться со своей тоской, со своей растущей паникой – и я даже не знаю, где моя и где его, Ллеу. Любовь сделала меня эгоцентричной, сделала отвратительно жадной и ненасытной, так что я и не способна мыслить уравновешенно.

Когда я падаю, споткнувшись о торчащий крепкий сук на окраине леса, не кто иной, как сестры поднимают меня с сухой земли.

Вернувшись в дом, мы снова собираемся в комнате отдыха, все в поту и пыли. Мы с сестрами хотим уйти к себе, однако Ллеу встает и перегораживает нам выход.

– Вы остаетесь здесь, – говорит он. – Ради вашей же безопасности.

Вид у него при этом угрожающий.

Грейс пытается протолкнуться мимо него, но Ллеу без малейших усилий удерживает ее за руки.

– Остаетесь здесь, – еще с большей настойчивостью повторяет он.

Видно, как его пальцы вдавливаются ей в кожу. У меня такое чувство, будто это мои собственные.

– Я хочу к себе в комнату, – говорит Грейс. – Я устала.

– Можете и здесь поспать. – Он скользит взглядом по нашим лицам. – Ляжете на диванах.

Джеймс выходит и вскоре возвращается с большой флягой воды и ведром. То и другое ставит возле камина.

– Всем доброй ночи, – говорят напоследок мужчины, и, не успеваем мы сообразить, что к чему, как щелкает замок, закрывающий комнату снаружи.

Грейс всем телом кидается на дверь, испуская низкий гортанный вой.

– Вот так оно и начинается, – обреченно произносит она.

Хотя, разумеется, это уже успело начаться. Для нас это началось уже очень давно.

Ночью мы, естественно, не спим. Мы несем стражу. Впервые за долгие месяцы мы разговариваем о Кинге. Разговариваем о матери. Я припоминаю сестрам, как однажды Кинг поймал маленькую акулу и как мы ели потом ее мясистую плоть. Но сперва он подвесил эту акулу в саду на дерево, чтобы как следует ее пофотографировать, и капающая с нее кровь окрасила внизу траву. Я тогда, помнится, совала ей руки в пасть, аж по самые запястья.

Грейс, в свою очередь, напоминает нам тот день, когда наши родители оба напились. Была зима, они зажгли огонь в камине, и мы повскрывали кучу пакетов с едой, устроив на полу в гостиной пикник, и Кинг разливал виски по низким узорчатым стаканам.

– А помните, как мы однажды спрятались на чердаке? – говорит Скай. – Мы тогда целый день просидели в том шкафчике.

И мы сразу мысленно переносимся туда, где мы прятались, скукожившись, в темноте, точно засохшие цветы, потому что нам хотелось узнать, как скоро родители заметят наше отсутствие. У них это, кажется, заняло где-то полдня. После столь долгого сидения у нас покалывало в конечностях от застоявшейся крови, и тем не менее мы еще долго способны были пребывать в неподвижности.

«Все вокруг об этом знали, и никто не помогал. Это был внутрисемейный секрет, от которого все мы задыхались. Даже моя мать, сестры и тетушки передавали это по кругу. Глазами они словно говорили мне: с какой стати ты должна этого избежать? С чего считаешь, что ты лучше нас? Или не видишь, что наши сердца уже годами истекают кровью?»

На седьмой день без матери мужчины отпирают дверь уже при первых лучах солнца. Вид у них виноватый. Ллеу даже поглаживает меня рукой по спине, несмотря на то что кто угодно может это заметить, и это меня просто сражает – впервые выказанное обещание меня признать. Никто на этот счет ничего не говорит. Мужчины приносят нам еще еды: жестяные банки с фруктовым коктейлем и с консервированными грушами, однако этого все равно нам всем оказывается недостаточно.

Перекусив, мы вновь отправляемся на поиски, разбившись на две группы. Я иду вместе с Ллеу, а сестры – с Джеймсом. Мы снова возвращаемся в лес.

Теперь вокруг хорошо все видно – при дневном свете и в знойном мареве. Места, где спали и чесались дикие звери, извилистые следы змей на мягком грунте – все это Ллеу, останавливаясь, внимательно рассматривает. Гадюки ядовиты, они способны остановить у человека сердце. От их яда пальцы покроются язвами и отвалятся один за другим. Мне не оторвать взгляда от загривка Ллеу, от этого открытого участка кожи – незащищенного, покрасневшего после вчерашнего пребывания на солнце. Он шелушится и выглядит болезненным.

Гвила находит Джеймс. Сразу за границей территории. Когда солнце успевает подняться уже высоко, мы с Ллеу слышим протяжный свист. Ллеу резко вскидывает голову – так, будто кто-то сломал ему шею, – и без оглядки бежит к брату.

Когда все собираются вокруг мальчика, когда я вижу его тело, мне совсем не составляет труда представить картину случившегося. Разодранная кожа на ногах Гвила дает понять, что в темноте он споткнулся о пограничную проволоку и зацепился за колючки. И все же одного этого было бы недостаточно, чтобы его убить. Его ноги и руки, туловище и щеки усеяны красно-белыми, похожими на мишени, кружками. И весь он пухлый и бугристый, точно старая подушка.