Теперь Мнишек не переставая думал: как-то перенесет Маринавстречу с «мужем»? Любовь к ней мешалась в сердце воеводы с ожесточением:подумаешь, какая разница, с кем спать дочери, если отцу обещано после победынад Шуйским выдать триста тысяч рублей серебряных и отдать во владениекняжество Северское с тамошними четырнадцатью городами?!

Молчание отца показалось Марине слишком зловещим, и она, какза последнюю соломинку, ухватилась за князя Мосальского. Что же с того, что онавсегда относилась к нему неприязненно, что с того, что считала его низкимсводником? Уж он-то прекрасно знал ее мужа, уж он-то заметил бы любую, самуюискусную подмену, не спутал бы Димитрия ни с каким, даже самым неотличимымдвойником. Уж он-то скажет правду!

– Князь, – пробормотала она дрожащим голосом,забыв о своем прежнем высокомерии и не заботясь о том, что ее просьба большенапоминает мольбу, – ради всего святого, ради Господа Бога, откройте, чтождет меня впереди. Встречу ли я в Тушине мужа или… – У нее не шли слова сязыка. – Или… Или кого я там встречу?

Мосальский тоже не сразу смог заговорить. От радости, чтонаступил долгожданный миг отмщения, у него сперло дыханье в груди. Кровь жаркоприхлынула к вискам. Наконец он вызверился от всей души:

– Не жди, нет там никакого Димитрия! То есть, можетстаться, «тушинский вор» и впрямь Митькой крещен, однако он не царь, асамозванец. Кончились твои сладкие денечки, уж он-то под твою дудку плясать нестанет, он-то покажет тебе, где твое место, нос задирать не даст!

– А-ах! – громко выдохнула Барбара, и от этогозвука Мосальский опомнился. С ужасом уставился в расширенные глаза Марины,только сейчас сообразив, сколь далеко завела его глупая жажда взять верх надэтой маленькой надменной женщиной.

Ничего себе, взял…

– Да пропасть бы тебе пропадом! – взревел Мнишек,приходя в себя и занося над Мосальским карабелю, которую получил совсем недавнов подарок от Сапеги.

Мосальский всю жизнь славился своей увертливостью. Сейчасона пришлась ему весьма кстати, потому что он отпрянул за единый миг до того,как лезвие, сверкнув на солнце, опустилось. Ударил коня каблуками – и с меставзял лихой рысью.

Стража, сопровождавшая карету Марины, с изумлением провожалавзглядами савраску князя Мосальского, которая стремительно уносила своеговсадника к лесу.

– Сбесился коняга, что ль? – выразил кто-то общеемнение. – Словно огня ему под хвост сунули!

Мосальский, вмиг смекнувший, что теперь ему совершеннонечего делать в стане Димитрия, лучше уж к Шуйскому воротиться, там хоть естьнадежда остаться в живых, уносил ноги…

И унес-таки, чего не удалось сделать бедняге МартинуСтадницкому. Но о нем речь еще впереди. Пока же вернемся к Марине.

Такой разъяренной воевода сендомирский никогда не видел своюпослушную, сдержанную дочь. Она бросила на отца только один взгляд… но панМнишек долго потом потирал лоб, ибо чудилось ему, будто его прямо вот в этоместечко заклеймили каленым железом, ну в лучшем случае крепко приложилисвинчаткою. Он даже потом в лужу погляделся, не осталось ли там синяка либоожога!

Марина забилась в уголок кареты, задернула занавески наокнах, ни с кем разговаривать не хотела. Через Барбару передала, что ехать вТушино наотрез отказывается и хочет только одного: чтобы карета повернула вЦарево-Займище, к Сапеге.

Мнишек побелел. В Тушине все уже готово было для встречицарицы. Новый зять воеводы сендомирского оказался очень нетерпелив…

Пан Юрий кликнул к себе шляхтичей: отъехать от кареты он нерешился, боясь, как бы разгневанная дочь не сбежала в лес. Ищи ее потом! Ну,найти-то найдешь, конечно, однако же позору не оберешься. Димитрий не простит,если станет известно о ненависти к нему Марины. Это ж какое пятно на имениновоявленного царя! Именно по этой причине нельзя было привезти Марину в Тушиносвязанной, силком. Нужно было, чтобы вся армия Димитрия видела радость супруговпри свидании.

Посовещавшись какое-то время, Мнишек, Валавский, Зборовскийи Стадницкий (последний имел вид смущенный, что всеми опять-таки было отмечено)порешили несколько свернуть с дороги и остановиться в Звенигороде под предлогомпереложения святых мощей какого-то там православного святого. Однако все этовремя глаз с Марины Юрьевны не спускать, стражи не снимать, одну ни на миг неоставлять. Покуда будет длиться церковный праздник, послать в Тушино к царькугонца с известиями о неприятностях. Пусть приезжает и сам улаживает дела сМариною. Бог их весть, этих женщин, может статься, новый Димитрий понравитсяМарине Юрьевне пуще прежнего. Глядишь, все и обойдется.

Не обошлось…

В Звенигороде время провели попусту: Марина ни за что несоглашалась встречаться с самозванцем. Сапега, приехавший ее уговаривать,получил отказ и наименование предателя, расхохотался, делая вид, будто емубезразлично оскорбление, однако, выйдя от Марины Юрьевны, ругался так, что ушивяли у самых бывалых его вояк, всякого наслышавшихся от своего предводителя.

В конце концов оставаться в Звенигороде сделалось простонеприлично. Покинув город, двинулись по направлению к Тушину и, не доезжая двухверст до села, стали табором.

От лагеря отделились несколько всадников. Пан Юрий смотрелна них с волнением. Среди них был Рожинский, потом какие-то москали, потом…

– Марианна! – рявкнул он что было мочи. – Вотмуж твой Димитрий! Да взгляни ж ты на него!

Обессиленная от слез молодая женщина выглянула из кареты, исамозванец взглянул на ту, кого так страстно желал заполучить.

«Тоща, ох, тоща! – подумал уныло. – Только и естьчто глаза. Это вам не Манюня… Ладно, с лица воды не пить, с тела щец не варить.Как-нибудь притерплюсь».

Таковы были мысли Димитрия.

Что подумала Марина, неизвестно, зато известно, чтопроизнесла она при взгляде на своего воскресшего супруга.

– Нет, лучше умереть! – простонала молодаяженщина, отшатываясь в глубь кареты, сползая на пол и делая попытку вновьукрыться под юбками Барбары Казановской – точь-в-точь как тогда, в Кремле,когда мятежники крушили все кругом, чая добраться до «Маринки-безбожницы».

Несколько мгновений Димитрий с преглупой улыбкой оставался укареты, затем отъехал прочь. Подоспевший Сапега повез его ужинать в своюпалатку, а уговоры строптивой красавицы были продолжены Рожинским – пан Мнишекуже исчерпал все свои доводы! Вместе с князем Романом появился какой-тоизможденный человек в коричневой ветхой рясе, очень напоминающей те, какиеносили августинские монахи. На голове его была выбрита тонзурка, изможденноелицо имело вид постно-смиренный, однако взгляд светился потаенным лукавством.