– Поете, Марина Юрьевна? – послышался рядомугрюмый голос.

Марина обернулась и удивилась, узнав своего двоюродногобрата Стадницкого.

– Что ты, Мартин, полыни горькой наелся, что такойзлой? – спросила она, все еще сияя улыбкой.

– Зато ты больно весела, – буркнулСтадницкий. – Хохочешь, песенки распеваешь… Оно бы и следовало теберадоваться, кабы ты нашла в Тушине настоящего своего мужа. Но встретишь тамсовсем другого, и лучше бы тебе прямо сейчас повернуть отсюда прочь!

Марина тупо уставилась на Стадницкого. Гром грянул слишкомвнезапно, ее радужные надежды в единый миг разбились вдребезги. Страх подполз ксердцу, будто сырой осенний туман, обвил его и начал давить, словно змея лютая…

– Молчи, пся крев! – прошипела Барбара. – Ктотебя за язык тянул, пане Мартин? Зачем ты, ну зачем?..

«Да, за что ты со мной так? – чуть не закричалаМарина. – За что? Чем я тебя оскорбила, что ты так отомстил мне? Ведь тымой родич, ты мог бы пожалеть меня и не разрушать этого счастливого ожидания! Уменя было столько горя, а будет еще больше, ну разве нельзя было подождать,повременить, не убивать меня вот так сразу?»

– Зачем, зачем… – проворчал Стадницкий, люто глядя наразгневанную Барбару. – Ты что, не понимаешь? Ты хочешь, чтобы ее привезлив Тушино, как неразумную ярку [45] на закланье? Она сама должна решить, что ейделать: ехать туда или нет. Она царица, а этот вор… он не царь, а всего лишьцарек, не более того. Может статься, когда она увидит его, то умрет на месте отужаса. Дайте ей время подумать, вот что.

Разумеется, в словах Мартина Стадницкого не было злости наМарину – он мог негодовать лишь на злую судьбу, проклинать собственнуюнесчастливую звезду, которая привела его в войско «тушинского вора». До сейминуты им руководила только жажда нажиться за счет нового царя и отомстить кацапамза то поругание, которое в ночь на 17 мая нанесли его чести, напугав до смертии чуть не отправив к праотцам.

Дом, в котором жили братья Стадницкие, помещался наВарварке, напротив дома Романовых. Прослушав, что поляков поголовно бьют,Стадницкие решили отсидеться под защитой крепких стен и заперлись. Московитыпытались сломать ворота, но не смогли, потому что поляки из окон и с заборапоражали нападающих выстрелами. Тогда московиты разделились. Одни осталисьметать в окна камни и стрелять из луков, швыряя при этом зажженные факелы череззабор в надежде поджечь на дворе какой-нибудь мусор и учинить пожар. Другиенападавшие кинулись к расположенной неподалеку церкви Максима-Исповедника,начали звонить напропалую и созывать толпу бить неприступных поляков. Народначал сбегаться. Собралось его столько, что удалось прикатить невесть откудадве изрядные пушки. Руководил москалями невысокий рыжеватый человек впродранной красной рубахе. Лицо его тоже казалось красным – то ли взопрел допота, то ли чей-то кровью перемазался. Хотели снять его пулею, да никак немогли достигнуть, словно заговоренного. Его красная рубаха мелькала то здесь,то там. Распоряжался он на диво споро, люди его слушались. Стадницкий глаз снего не сводил и понял, что именно он подал нападавшим мысль – взмостить пушкина дом Романовых. Оттуда хотели стрелять по осажденным. Москали обрадовались.Изготовились к стрельбе и, конечно, разрушили бы дом до основания, однакоприбежали посланные от бояр, которые сами испугались затеянного ими мятежа, иостановили толпу.

Эту ночь Мартин не мог забыть все минувшие годы. Первоевремя после мятежа беспрестанно являлись ему жуткие кошмары, в которых рыжийчеловек в красной рубахе добирался до него и стрелял из пистоли прямо в егоразинутый в крике рот… Мартин просыпался в холодном поту, с пересохшим горлом,не в силах унять стук сердца. Эта перемазанная кровью рожа виделась Мартинучуть ли не на каждом шагу, чуть ли не во всяком москале он находил сходство спредводителем разбойников…

Постепенно страшные картины померкли в памяти, тем паче чтоон стыдился собственного страха и старался таить его даже от самого себя. Унего не было другого пути сквитаться с Шуйским и прочими поджигателями мятежа,в том числе с тем, в красной рубахе, кроме как примкнуть к смутьянам, которыетерзали Россию. Он наслаждался тем, что месть его начала наконецосуществляться… И только сейчас его словно по лицу хлестнуло осознание: да ведьсвою двоюродную сестру, в которую был когда-то юношески влюблен (а кто,скажите, не был влюблен в дочь воеводы сендомирского, ежели даже сам корольСигизмунд предлагал ей сделаться его любовницей, а царь московский Димитрийвозложил на ее чело корону?!), он должен принести в жертву своей мстительности,своей озлобленности, предать ее, ничего не ведавшую, на заклание человеку,которого презирал и ненавидел?

Да, поляки уже смекнули, что собой представляет новыйДимитрий, насколько он отличается от прежнего. Его презирали и ненавидели – егооткровенно использовали для достижения своих целей: грабежа и разоренияненавистной Московии. А он, в свою очередь, использовал для достижения своихцелей шляхтичей, прикидываясь избранником Божиим, царем и самодержцем.

Если Марина захочет играть в эту нечистую игру, она должнавступить в нее с открытыми глазами, рассудил Стадницкий. А может быть, она ибез него все знает? Может быть, ей все равно, с кем делить трон и ложе, лишь быэто были царское ложе и царский трон?

У Стадницкого болезненно сжалось сердце, когда он увидел еепомертвевшее лицо и остановившийся взгляд. Итак, Марина ничего не знала… илизнала, но боялась верить.

Исчезла веселая певчая птичка – теперь она больше напоминалараненого зайчонка…

Терзаемый жалостью, раскаиваясь в каждом своем слове,Стадницкий хлестнул коня и отъехал прочь от кареты.

Однако сопровождающие уже обратили внимание, что пан Мартино чем-то говорил со своей двоюродной сестрой и, судя по ее лицу, сообщил ейвесьма неприятные вести. Первыми заметили это воевода сендомирский и князьМосальский, которые ехали рядом невдалеке, предаваясь приятной беседе: ведь онинекогда частенько пировали да бражничали вместе в Кремле…

Они споро настигли карету, и Мнишек с тревогой спросил дочь,что случилось. Марина молчала как убитая, но Барбара таиться не стала иразъяснила, чем расстроил госпожу пан Мартин.

– Да скажите хоть вы ей, что это не так! –простонала она, умоляюще глядя на воеводу.

Однако тот не проронил ни слова. Конечно, проще всегозаставить дочь взглянуть наконец правде в глаза… Пора уж! Сам-то Мнишек, покастояли у Сапеги в Царево-Займище, успел дважды повидаться с «тушинским вором».Впрочем, хватило и одного раза, чтобы понять: это не Димитрий. И даже не егобледное подобие. Это совершенно другой человек!