Итак, политическая часть завещания авторам неизвестна, да и не интересует их. Они в целом повторяют тезис Евсевия о передаче власти сыновьям и переключаются на сторонние обстоятельства, ориентируясь при этом на циркулировавшие слухи. По всей видимости, само сообщение о передаче завещания арианам происходит из арианской же традиции, в то время как антиарианская традиция заимствует его в полемических целях, дополняя антиарианским аргументом о возвращении из ссылки Афанасия. Обстоятельства внутрицерковной полемики выходят за предмет нашего исследования; для нашей проблемы сведения авторов в общем бесполезны. Филосторгий правда вплетает в сообщение драматическую историю убийства Константина его братьями. Этот последний сюжет выглядит неправдоподобным[524] – не говоря уже о том, что смерть Константина подробно описана Евсевием, действия братьев, терпевших власть Константина без малого тридцать лет и якобы решивших отравить его после всех полученных почестей, выглядят нелогичными.

Итак, мы вновь должны вернуться к сообщению Евсевия о передаче власти сыновьям. Если все же допустить реальность такого содержания политической части завещания, то попробуем увидеть ее реализацию. Для этого взглянем на последовательность событий. Константин Великий, проболев некоторое время и не вызвав никого из сыновей[525], умирает в предместье Никомедии 22 мая 337 года[526]. Военные вызывают сыновей. В момент смерти или сразу после (второе вернее) прибывает его сын Констанций, который устраивает перенос тела в Константинополь. Здесь, как сообщает Евсевий, к телу приходили представители высших эшелонов власти; по замечанию автора «император даже по смерти царствовал один, и все шло обыкновенным порядком» (Vita Const. IV.67). 2 августа 337 года выходит написанный от лица императора Константина закон о налоговых послаблениях для художников (CTh. XIII.4.2). Таким образом, слова Евсевия о посмертном правлении – не пустая риторическая фигура: формальным правителем государства (августом) является уже мертвый император, а его сыновья этих титулов пока не получили[527]. Как кажется, с этим возникла заминка. В чем была ее причина? По всей видимости, в отсутствие auctor imperii, каковым мог быть сам Константин, формально правящий и даже могущий «отдавать» конкретные распоряжения, но все же не способный уже делегировать власть. Принятие сыновьями титулов «августов» датируется 9 сентября 337 года[528]. Константин к этому времени уже мертв больше трех месяцев; кто же провозгласил его сыновей? Евсевий отмечает, что провозглашение совершили воины, которые договорились «не признавать никого другого», кроме сыновей Константина (Vita Const. IV.68). Сыновья стали августами с помощью армии. Раздел власти сопровождался избиением родственников Константина Великого мужского пола, в том числе и его племянников-наследников – Далмация-мл. и Ганнибалиана-мл.

Таким образом, завещание Константина Великого (если оно вообще существовало) не содержало, насколько мы можем судить из сообщений традиции, внятной схемы наследования. Все спекуляции о факте передаче власти сыновьям «по закону природы» принадлежат авторам, которые ориентировались здесь на установку, данную уже сыновьями Константина. Почему император так поступил? Традиция указывает[529], что на смертном одре он принял крещение. Последнее обстоятельство заслуживает особого внимания. Евсевий, наш наиболее подробный источник о последних мгновениях жизни Константина, рисует любопытную картину. После крещения император «больше не хотел касаться пурпурного одеяния» (Vita Const. IV.62); вошедшие к нему военные командиры «стали, разразившись рыданиями, горько жаловаться, что они остаются сирыми». На это император дает ответ, сводящийся к тому, что он «удостоен жизни истинной» (Vita Const. IV.63). После этого следует сообщение Евсевия о завещании, которое мы рассмотрели выше. Если предположить, что Константин действительно не сделал конкретных распоряжений, то настроение военных командиров вполне понятно. Показателен отказ императора от пурпурной императорской одежды. Ф. Ф. Зелинский справедливо замечал[530], что принятие Константином крещения было невозможно по причине публичности его фигуры: в течение всей своей жизни он был великим понтификом, главой религиозной жизни империи, и его осознанный выбор конкретной религии мог обусловить положение представителей других направлений в качестве «пасынков государства». Иными словами, Константин решил встретить смерть как частный человек, отказавшись от решения вновь возникшего перед ним вопроса касательно системы наследования. Попытаемся же обобщить наши соображения относительно этой части династической политики Константина.

Выводы к главе III. Схема наследования являет собой самый сложный и, более того, нерешенный вопрос во всей династической политике Константина Великого. Придя к власти как сын своего отца, упрочив свой авторитет с помощью внушительной генеалогии, Константин подготовил почву для дальнейшего развития династии, целью которой было, как мы говорили, обеспечение бессмертия его имени. Однако нельзя не согласиться с Моммзеном[531] в том, что решения императора по выработке некой единой системы наследования не обнаруживают последовательности. Вряд ли будет справедливо списать это только на характер самого Константина. Большая часть его правления – борьба за достижение единовластия, которая продолжалась без малого восемнадцать лет[532]; в этот период Константин должен был учитывать текущий политический момент. Этим обстоятельством вызван брак с Фаустой, который принес ему трех порфирородных сыновей. Последние были полезны в период борьбы с Лицинием, так как подкрепляли легитимность дома Константина. Однако сам Константин, напрямую унаследовав власть от отца, тяготел к кандидатуре единого наследника, на место которого в 317_326 гг. вполне официально претендовал Крисп. Разгром Лициния в 324 году и достижение заветного единовластия поставили Константина в сложную ситуацию выбора, с которым он не мог определиться. Смерть Криспа, какими бы причинами она ни объяснялась, не сняла напряженности, так как оставила пятидесятилетнего императора отцом трех малолетних сыновей, обладавших по рождению одинаковыми правами. Мы видели, что сложность вопроса была столь велика, что Константин, обычно стремящийся довести начатое дело до конца, отступил перед ним и даже отложил его решение на несколько лет, занявшись вопросами внутренней политики. Схема 335 года являет собой черновой вариант раздела империи на сферы влияния, однако Константин был еще явно не готов списать себя со счетов. Сам неясный титул Ганнибалиана, его брак с Константиной, претендовавшей на титул августы, передача племяннику главного своего детища – Константинополя – свидетельствуют, что Константин держал в голове какой-то более грандиозный план, любая реконструкция которого будет смелым допущением. Однако болезнь не дала осуществиться этим замыслам, в числе которых был грандиозный поход против персов, который, очевидно, был первым пунктом большого плана по переустройству Римского мира. На смертном одре Константин, если верить единственному нашему информатору – Евсевию, проявляет в отношении вопроса наследования апатию. Упреки в адрес его поведения, однако, вряд ли уместны, так как в сложившейся ситуации у Константина было два выхода: либо признать наследниками-августами только некоторых членов коллегии, либо признать наследниками-августами всех. Оба решения были чреваты политическим хаосом и гражданской войной за обладание единовластием, которого Константин добивался восемнадцать лет и которым обладал тринадцать лет. Смерть Константина привела к политическому кризису лета 337 года, который обратился кровавыми последствиями и установлением власти триумвирата его сыновей. Их мероприятия по легитимации своих новых титулов и выстраиванию новых генеалогических конструкций выходят за пределы собственно династической политики Константина, которую мы рассмотрели и теперь должны подвести общие итоги.