Династическая политика Константина на последнем этапе его правления характеризуется стремлением сформулировать принципы наследования. Сам Константин позиционировал себя как единоличного преемника своего отца – братья не упоминаются в панегириках. Сама стилистика правления Константина во всех без исключения сферах характеризует его как монократа[539]. Положение, которое занимал Крисп в 324–326 гг., указывает на тот факт, что Константин тяготел к принципу единонаследия, однако данное положение поднимало резонный вопрос о судьбе сыновей Фаусты, двое из которых (Константин-мл. и Констанций) получили титулы цезарей с целью закрепления успехов в борьбе с Лицинием (в 317 и 324 гг. соответственно). Гибель Криспа лишь усугубила положение Константина, которому в 326 году было уже за пятьдесят, между тем как старшему из его выживших сыновей было едва десять лет. Мероприятия Константина по формулированию принципа наследования в 326–336 гг. носят печать некоторой спонтанности и незавершенности[540]; если верить Аврелию Виктору, Константин и вовсе пытался отвлечься и занимался другими делами. Характерно, что на это время выпадает самая амбициозная задача его правления – строительство Константинополя, который в куда большей степени, чем сыновья, способствовал бессмертию его имени. Некоторым итогом династических построений Константина становится план по распределению сфер влияния в 335 году, – в нем целый ряд исследователей видят политическое завещание Константина, который будто бы пытался вернуться к системе тетрархии, «переосновав» ее на кровнородственном принципе. Однако мы в корне не согласны с этой точкой зрения и постарались обосновать это в соответствующем параграфе. Повторим, что против этой точки зрения говорит количество участников императорской коллегии – один август Константин имел четырех цезарей (Константина-мл., Констанция, Константа и Далмация-мл.) и одного равного им по статусу наследника с титулом «царя царей и народов Понта» (Ганнибалиана-мл.)[541], а также тот факт, что Константин планировал персидский поход, который должен был определить статус последнего участника коллегии. Предположить, что Ганнибалиан-мл. со своим необычным титулом планировался в качестве правителя вне пределов Римского мира, нельзя, так как он прославлялся римской монетной чеканкой и был женат на дочери Константина, чей титул августы не выглядит невероятным. Умирая, как мы видели, Константин не решил проблемы наследования и оставил положение дел таким, каковым оно было. Причины подобного решения, удивляющего своей апатичностью, могут лежать как в бесперспективности любого решения, так и в личных воззрениях самого императора, ощущавшего приближение смерти.

Теперь об особенностях. Стоит отметить, что династическая политика Константина Великого любопытным образом характеризует и его личность, давая возможность судить о его привязанностях. Обращает на себя внимание степень почтения, выказанная им своей матери, возведенной в достоинство августы и до положения «родительницы» династии без особой к тому необходимости. Этот выбор Константина тем необычнее на фоне положения, которое занимала Фауста – жена своего мужа и мать своих сыновей. Ее исключение из династии в результате гибели не нанесло династическим построениям Константина сколько-нибудь зримого ущерба: генеалогический аргумент, привнесенный ею в семью Константина (родство с Максимианом Геркулием), вполне реализовывался без нее, а образ Константина, как отца своих сыновей (без какого-либо упоминания их матери), не выглядит у Евсевия необычно (притом что почтение Константина к своей матери этот автор подчеркивает неоднократно). Еще один пример личного расположения Константина – это его отношение к сестрам и братьям. Из первых две – Констанция и Анастасия – стали, по сути, жертвами его политических игр. Судьба, постигшая их семьи, характеризует Константина как расчетливого политика; позднее он попытался до некоторой степени загладить вину, наделив их почестями, однако почести эти, что характерно, были вымерены в точности со статусом[542] каждой из них. Первой, вдове августа, было определено наименование в ее честь города, в то время как вторая – вдова цезаря-десигната, дала имя лишь комплексу столичных терм. Отношения с братьями, напротив, рисуют Константина с положительной стороны[543]. Отметим особенно, что, находясь в сложной ситуации в силу наличия у него братьев, Константин не отверг этого родства (даже несмотря на сопротивление матери), но постарался обеспечить братьям жизнь по их вкусу. Отдельно подчеркнем, что статус «сестры» и «брата» императора, как мы видели, приобретает формальный характер, т. е. само кровное родство с императором становится поводом для включения человека в институциональную элиту[544].

Наконец, необходимо также выделить те характерные черты, которые свидетельствуют об уникальности династической политики Константина.

Во-первых, это конструирование исторической реальности. По крайней мере, один источник характеризует интерес Константина Великого к римской истории[545]; несомненно, что император должен был понимать необходимость знакомства с ней для получения определенного опыта. Его век характеризуется возрождением латинской литературы, что впоследствии оказало влияние на развитие историописания[546]; надо полагать, что сам император принял в этом определенное участие[547]. Во всяком случае, идеологемы, озвученные в ходе реализации его династической политики – брак его родителей, родство с Клавдием Готским, неимператорское происхождение Максенция, – закрепились в нарративной традиции. Более того, первое положение не вызывало сомнения у авторов до середины IV века, а второе подверглось сомнению лишь в Новое время!