Говорила в основном Наоми Фелпс, пока Фрэнсис сидела идрожала. Наша секретарша принесла ей горячего кофе и шерстяной плед. Руки убедняжки так тряслись, что она пролила кофе на плед, но все же что-топроглотила. То ли от тепла, то ли от кофеина, но вид у нее стал чуть получше.

Джереми позвал Терезу послушать этих женщин. Тереза – нашштатный парапсихик. Ей двух дюймов не хватает до шести футов, она стройная, сширокими лепными скулами, длинными шелковистыми черными волосами и кожей цветакофе с молоком. С первого взгляда я знала, что в ней есть кровь сидхе, а такжеафроамериканцев и еще каких-то фейри не из высшего круга. Оттого-то у нее ушкислегка остроконечные. Многие, косящие под фейри, делают себе пластику хряща дляэтой цели.

Отращивают волосы до лодыжек и изображают из себя сидхе. Ноу чистокровных сидхе не бывает остроконечных ушей – это признак смешаннойкрови, а не чистой. Однако фольклорные мифы живучи, и подавляющее большинстволюдей считает, что у истинного сидхе уши должны быть с остриями.

В Терезе ощущалась та же хрупкость скелета, что и в Наоми,но меня никогда не подмывало взять ее за руку. Она была редкой силы ясновидцем– я таких в жизни не видела. Я приличное количество энергии трачу, чтобы она доменя не дотронулась: тогда она могла бы узнать мои тайны и подвергнутьопасности всех нас. Сейчас она сидела в сторонке, темными глазами глядя на двухженщин. Рукопожатия она им не предлагала. Она даже обошла их по широкому кругу,чтобы не коснуться случайно. Лицо ее ничего не выдало, но она ощутилазаклинание, опасность, как только вошла в комнату.

– Не знаю, сколько у него любовниц, – говорилаНаоми, – дюжина, две дюжины, несколько сотен. – Она пожалаплечами. – Знаю только, что я последняя в этом длинном ряду.

– Миссис Нортон! – окликнул Джереми блондинку.

Фрэнсис повернулась к нему, вздрогнув, будто не ожидала, чтоее будут спрашивать.

– У вас есть доказательства насчет всех этих женщин?

Она сглотнула слюну и ответила почти шепотом:

– Поляроидные снимки. Он их хранит. – Уставившисьна колени, она еле слышно пробормотала: – Называет их трофеями.

Я не могла не спросить:

– Он вам их показывал, или вы их сами нашли?

Она подняла глаза – пустые. Ни гнева, ни стыда – ничего.

– Он показывал. Он любит... любит мне рассказывать, чтос ними делал. В чем каждая из них лучше меня.

Я открыла рот, закрыла, потому что ничего полезногопридумать не могла. Я негодовала от ее имени, но сердиться от имени ФрэнсисНортон должна была Фрэнсис Нортон. Моя злость может нам помочь решитьнепосредственные проблемы, но силу эта злость ей не вернет. Если убрать изкартины мужа, причиненное зло этим не исправишь. Она была поражена не толькозаклинанием.

Наоми погладила ее по руке, успокаивая.

– Вот так она со мной познакомилась. Она увидела моюфотографию, а потом мы как-то столкнулись случайно. Я увидела, что она на меняпристально смотрит в ресторане. Он ее разбудил, когда пришел домой, ирассказал, что со мной делал. – Пришел черед Наоми смотреть на своиколени, на пустые ладони. – У меня были видны синяки. – Она поднялавзгляд, посмотрела мне в глаза. – Фрэнсис подошла к моему столу. Оназакатила рукав и показала мне свои. А потом сказала просто: "Я его жена".Вот так мы познакомились.

Она застенчиво улыбнулась наконец – так, как будторассказывала, как встретилась с возлюбленным. Нежная история, излагаемаядругим.

А нет ли между ними большего, чем физическое насилие и этотмуж? Если они в любовной связи, то это может изменить способ лечения. В мистикечасто приходится учитывать эмоции. Дело в том, что у любви и ненависти энергияразная, и работать с ними надо по-разному. Нам надо было знать точно, чтосвязывает этих женщин, до того, как приниматься всерьез за исцеление, но этобудет не сегодня. Сегодня мы будем слушать, что они нам расскажут.

– Это было очень смело с вашей стороны, – сказалаТереза.

В голосе, как и во всем ее облике, было что-то мягкое иженственное, но под этим чем-то угадывалась сила, сталь, скрытая шелком. Явсегда думала, что из Терезы, хотя она никогда не бывала южнее Мексики, вышлабы отличная южная красавица.

Фрэнсис бросила на нее быстрый взгляд, снова уставилась насвои колени, потом подняла глаза, и губы ее шевельнулись. Почти что в улыбке.От этого жеста мое впечатление от этой женщины стало чуть получше. Если онаначнет улыбаться, начнет гордиться выказанной ею силой, то, быть может, современем оправится.

Наоми стиснула ее руку и улыбнулась с гордостью и нежностью.И снова у меня возникло впечатление, что они очень близки.

– Это было мое спасение. После встречи с Фрэнсис ястала пытаться с ним порвать. Не понимаю, как я разрешила ему меня бить. Мнеэто не нравится. Понимаете, я никогда, никогда не позволяла мужчине делать мнебольно.

На ее лице отразился стыд, будто это был позор – то, что онатакое допустила.

Фрэнсис положила ладонь ей на руку, утешая и успокаиваясьсама.

Наоми улыбнулась ей, потом посмотрела на нас – и во взглядебыло недоумение.

– Он как наркотик. После его прикосновения ты жаждешьеще. Не обязательно от него. Он будто тебя пробуждает сексуально, и тело доболи ждет прикосновений. – Она снова опустила глаза. – Я никогда такотчетливо не ощущала других – сексуально. Поначалу это было как-то неловко, нои интересно тоже – заводило. А потом он стал делать мне больно. Сначала всякиемелочи – связывал, а потом... шлепал. – Она заставила себя поднять взгляд,посмотреть нам в глаза. С такой злостью, будто вызывала нас подумать о нейхудшее. Силы в ней было немерено. Как этот человек мог ее укротить? – Онсделал боль элементом наслаждения, а потом стал делать вещи похуже. Такие,которые оставляли травмы. Просто боль. Я пыталась прекратить эти извращения, итогда он стал меня бить по-настоящему, уже не притворяясь, что это элементсекса. – Губы ее задрожали, но глаза смотрели так же вызывающе. – Ноон возбуждался, когда меня бил. То, что это меня не возбуждало, а пугало, емутоже нравилось.

– Фантазии насильника, – сказала я.

Она кивнула. Глаза ее устали сдерживать слезы. Она изпоследних сил старалась не сорваться.

– Потом – не только фантазии.

– Он любит брать женщину силой.

Это сказала его жена.

Я смотрела на них и подавляла желание помотать головой. Сшестнадцати до тридцати – годы моего сексуального пробуждения – я прожила приНеблагом Дворе, так что я знала о сочетании наслаждения с болью. Но боль бываласовместной и никогда не причинялась против воли. Если партнеру боль неприятна,это уже не секс. Это пытка. А между пыткой и несколько жестким сексом разницаогромная. Да, но только не для сексуальных садистов – для них ее просто нет.Дойдя до крайности, они вообще становятся не способны на секс без насилия илихотя бы без ужаса жертвы. Но большинство садистов способны на более нормальныйсекс. Они это используют, чтобы заманить жертву, хотя долго сохранятьнормальные отношения не могут. В конце концов истинные их желания выходятнаружу, и им становится необходима боль.