делать это в совершенно иных обстоятельствах.

– Хорошо, – отозвался сержант. – Солдат знает свое место.

– Послушайте, – начал Роберт, – раз вы об этом заговорили, я должен признаться – я ошибся.

– Ни в жизнь не поверю, лейтенант! – широко ухмыльнулся Ван Гур. – Такой человек, как вы, не может ошибаться!

Роберт с облегчением засмеялся. Ему нравилось эта пикировка старых боевых товарищей.

– Представьте себе, все-таки ошибся. Боюсь, Дора не умеет чинить обувь.

Сержант прищелкнул пальцами, комически утрируя свое разочарование:

– Ох ты! Ну, тем хуже для меня.

Когда стрелка над лифтом переползла с 2 на 4, холл почти опустел. Кабина со звоночком остановилась, с ритмичным пощелкиванием отодвинулась дверь-гармошка, и лейтенант с сержантом увидели молодую лифтершу в фиолетовой униформе и шапочке с кисточкой, балансировавшей на ее упругих кудрях. По преувеличенно широкой улыбке нельзя было понять, одобряет лифтерша или нет новую клиентуру отеля. В углу кабины вольготно разлеглась кошка «Метрополя». Она сонно заморгала, глядя на вошедших, и снова опустила подбородок на пушистый белый хвост

Мужчины вошли в кабину, и Роберт сказал лифтерше – на первый.

– Превосходно, господа! – взвизгнула она и ухватилась за край дверцы.

– Вам понравится, – заверил Роберт Ван Гура, который озирался вокруг, оглядывая изогнутые позолоченные карнизы.

– Еще бы. Я не усомнился бы в вас, лейтенант.

– Не найдется ли места еще для двоих? – послышался дребезжащий голос.

В коридоре показались Алоис Ламм и генерал Кроссли. Согбенный драматург тащился, цепляясь за локоть генерала. Кроссли шагал прямой как шомпол, с бесстрастным лицом.

– Ого, кто тут у нас, – проговорил Ламм, подойдя к лифту.

Лишь через мгновенье Роберт понял, что Ламм обращается к кошке. Сморщившись, старик погрозил кошке пальцем.

– Умно, очень умно, – бросил он и поднял взгляд на стоявших в лифте. Гримаса сменилась прежней безмятежностью. – Какая прелесть – она ездит на лифте! Бережет силы для охоты… Здесь как будто слишком многолюдно, генерал, а нам не помешает пройтись. Давайте спустимся по лестнице.

Роберт и Ван Гур шагнули вперед, запротестовав и предлагая подвинуть кошку или уступить свои места, но Ламм, цепляясь за Кроссли, уже потащился к лестнице, хрипло бормоча:

– Нет-нет, все хорошо, все прекрасно…

Сержант и лейтенант вернулись в лифт. Кошка в углу преспокойно закрыла глаза, не испытывая ни малейших угрызений совести. Ван Гур пожал плечами, глядя на Роберта:

– В Лисе все обожают кошек. Кое-где для них до сих пор строят маленькие храмы. Я вот никогда не понимал, какой в кошках смысл.

Выбор слов сержанта заставил Роберта усмехнуться.

– Не уверен, что у животных есть смысл. Они, как и мы, живут себе, и всё. Помню, был у нас конюх – такой крупный, лысый, малоразговорчивый. Я, маленький, спросил, отчего у него нет волос. Он поглядел на меня как на ненормального и ответил: «Потому что не выросли». Другие конюхи покатились со смеху. Я почувствовал себя дураком, а лысый – его звали Рейтер – не только не засмеялся, но даже не улыбнулся, ограничившись фразой: «Таковы факты». И вернулся к своей работе. Я часто вспоминаю об этом, когда случится задуматься, в чем смысл того или иного явления. Вы меня поняли?

– Да, – отозвался Ван Гур. – Хорошо сказано, лейтенант. Вот это и вправду хорошо.

Лифтерша закрыла дверцу, набросила задвижку и, попросив господ приготовиться, опустила рычаг управления:

– Это самая интересная часть, господа.

Слегка задрожав, лифт с тихим постукиванием начал плавно опускаться на своих цепях.

Δ

Говоря про смысл, Ван Гур имел в виду преувеличенное заискивание перед кошками: неумеренное восхищение, привычку заводить живые талисманы и оставлять кошкам лучшие куски, причем так поступали даже бедняки, которые сами не всегда ели досыта. Это уже была не бестактность школяра, говорившего с ним как со слабоумным, но непроходимая уверенность грубого школяра в своем превосходстве. Сперва этот Барнс посмел предположить, что Ван Гур неграмотный, а теперь счел, что Ван Гур впервые видит лифт, хотя именно в этой кабинке сержант и поднялся на четвертый этаж!

Каких оскорблений ждать дальше? Может, лейтенантишка научит его, где право, а где лево? Или покажет, как обращаться с ножом и вилкой? Или же молодой ублюдок перейдет прямо к делу и разъяснит Ван Гуру, как подтирают задницу?

Сержант и без того едва сдерживал раздражение. Что бы ни втирал Кроссли так называемым лидерам временного правительства (ну и команду подобрали – дубоголовый докер, еще один школяр и говорящий труп!), ситуация на Великом Тракте и не думала приближаться к капитуляции. Со стороны Кроссли это была лишь попытка прикрыть себе задницу. Никто не умеет так прикрывать задницу, как генералы, вот это как пить дать.

Эмиссары вернулись из лагеря лоялистов, но, насколько удалось выведать Ван Гуру, переговоры не продвинулись дальше выяснения, «у кого длиннее»: спорили, кто будет говорить за кого, в каком регламенте, где пройдут переговоры, как расставить чертовы столы и стулья. Вопреки заверениям Кроссли, Ван Гур не видел ни малейших признаков, что Корона готова выбросить белый флаг: лоялистам было вполне комфортно оставаться там, где они засели, распевать королевский гимн из-за своих укреплений, стрелять дичь в окрестных лесах и ждать, когда осень вступит в свои права. Для Ван Гура это означало, что ему придется сидеть возле статуи тигра почти круглосуточно, перенаправляя приказы из штаба войскам на Великом Тракте и отвечая на идиотские вопросы разных кретинов. То какой-нибудь раззява-капрал не разглядит, что отхожая палатка установлена посреди площади, то сунется клерк министерства финансов, библиотекарь министерства иностранных дел или иная перетрусившая мелкая сошка – егерь, молочник, парикмахерша богатой леди, нянька детей мирового судьи, вонючий псарь – список можно продолжать до бесконечности. Каждый идиот в городе, оставшийся без хозяина, удравшего на север, требовал от Ван Гура указаний. Сержант незамедлительно отправлял этих растерянных ничтожеств на Лигейт-авеню делать признания и получать шлепки по рукам, но это отнимало уйму сил. Сержант не вспоминал о Барнсе после интервью Вестховера, и если бы не новая порция оскорблений от зарвавшегося юнца, скорее всего, так не вспомнил бы.

Но теперь Ван Гур твердо решил – хватит. Он проявил достаточно великодушия, спустив на тормозах первый раз, но нельзя же позволять втаптывать себя в грязь! Без чувства собственного достоинства живо превратишься в пешку, в сигарету, которую докурят и выбросят, в ступеньку, на которую наступают по пути наверх.

Δ

Ван Гур рос в провинциальном городке и был отдан в науку к каретнику, редкостному невеже и сквернослову Карнелу, которому примерещилось, что в фамилии подмастерья скрыт кладезь остроумия. Ван Гур перебывал у него и Ван Гнусом, и Ван Мохнаткой, и Ван Ссаном, и Ван Золотарём, и Ван Подметаном,