Гуру показалось, что «лейтенант» бросил чертов носовой платок, или чертову розу, или чертову шляпу, или другую чертову безделку, которыми бросаются школяры в знак крайней досады. Но Ван Гур не собирался раздавать пощечины, как богатые щенки при выяснении отношений. Он так отделает этого барчука, как тому и во сне не снилось, а после заставит смотреть, как он будет трахать его шлюху.

Выйдя из лифта, сержант сказал:

– Знаете, лейтенант, для меня, старого солдата, настоящее удовольствие учиться у такого умного и утонченного джентльмена, как вы.

Широкая улыбка на покрытом шрамами, кривым от старых переломов лице ободрила Роберта. В его душе затеплилась надежда: вот человек, который не боится сохранять позитивный настрой!

– Не сомневаюсь, что и мне есть чему поучиться у вас, – сказал он Ван Гуру на прощанье.

Сержант словно бы засомневался и покачал головой, но отозвался:

– Хочется надеяться, лейтенант.

Отель «Метрополь»: Семнадцатая

Талмейдж XVII выскользнула из лифта вслед за двумя военными и пересекла развернувшийся павлиньим хвостом вестибюль, неслышно ступая по васильковому ковру. Оказавшись у стойки консьержа, Семнадцатая вспрыгнула на стол и улеглась на поднос с исходящей почтой. Отсюда она прищуренными глазами следила за входившими и выходившими двуногими. В прежние времена богатые туристы и путешественники останавливались повосхищаться белоснежной кошкой, погладить ее ушки и почесать под шейкой; теперь это делали солдаты.

– Будь благословенна, подруга, – сказал какой-то солдат, проведя кончиками толстых пальцев по нежному, длинному меху Талмейдж вдоль хребта. – Какая же ты красавица!

Нельзя было отрицать, что Талмейдж XVII на редкость хороша собой. Она стала всего второй (после Талмейдж Третьей) кошкой в истории «Метрополя», но постоянные постояльцы сходились во мнении, что это самая умная, самая красивая и самая кровожадная Талмейдж на их памяти.

Семнадцатую доставили в «Метрополь» по традиции в последние дни Талмейджа XVI. Семнадцатую только-только забрали от матери, а Шестнадцатый, страшно исхудавший от рака, уже почти не двигался, скорчившись на фиолетовой атласной подушке в кабинете управляющего. Шестнадцатый зашипел на нее, не поднимаясь, но крошечная наследница сидела рядом как ни в чем не бывало и ждала. Даже печалясь об умирающем коте, работники отеля отдавали должное ее невозмутимости.

На следующую ночь Семнадцатая спала на собственной новехонькой подушке фиолетового атласа.

Это было четыре года назад. Кошечка выросла в роскошное пушистое облако, настоящее воплощение обволакивающего уюта, ожидавшего постояльцев в «Метрополе». Она беспрепятственно ходила по передним и служебным комнатам, по вестибюлю, офисам, прачечной, ванным и подвалу и ездила на лифте вверх и вниз, когда душа пожелает. Что бы ни происходило в «Метрополе», Семнадцатая всегда оказывалась в центре событий – сидела в углу, сворачивалась в нише, выглядывала из-за решетки радиатора, куда умудрялась пролезть. Некоторые горничные называли ее Прекрасной Шпионкой и шутили, что если бы кошка могла понимать слова, в отеле не осталось бы секретов от Семнадцатой.

Другие горничные прозвали ее Истребительницей. Весь отель, и особенно горничные, обожали Семнадцатую, расправившуюся с давней проблемой «Метрополя» – грызунами. К концу правления Шестнадцатого мыши и крысы, будто почуяв его немощь, наводнили великолепный отель. Семнадцатая положила этому конец. В первые дни ее царствования горничные поутру находили по шесть-семь растерзанных крыс, предусмотрительно выложенных в ряд у мусоропровода. Среди персонала ходила шутка, как они рады не враждовать с Семнадцатой: представить только, что она сделает с тем, кого невзлюбит!

Напротив стойки, где на подносе для почты возлежала Семнадцатая, находилась зона отдыха с креслами, ломберными столиками, широколистыми растениями в кадках, серебряными плевательницами и барным шкафом, за которым следил бармен в фиолетовой униформе. Стена за зоной отдыха рябила от ниш, где были выставлены чучела «удалившихся на покой» Талмейджей. Они сидели за огромной решеткой в своих величественных белых шубках, замершие в полном расцвете сил, со стеклянными, широко открытыми глазами. Шестнадцатый соседствовал с Пятнадцатым, а справа оставалась пустая ниша. В отличие от других Талмейджей, как замечали завсегдатаи «Метрополя», Семнадцатая вела себя подчеркнуто безразлично по отношению к выпотрошенным телам своих предшественников: она ни разу не запрыгивала в ниши лизнуть былых собратьев, никогда не выгибала спину и не распушала хвост при виде чучел котов. Впрочем, когда она вытягивалась на одном из кресел, ее прищуренный взгляд порой останавливался на пустой нише справа от Шестнадцатого, но с кошками трудно сказать, куда они смотрят. Кажется, они скорее дремлют, чем наблюдают.

– Хорошая кошечка, – сказала горничная, смахивая пыль вокруг подноса и почесав Семнадцатую под шейкой. – Хорошая кошечка. Какая у нас красивая шпионка! Будь благословенна, подруга.

Семнадцатая замурлыкала и потянулась, но, даже повернув голову к горничной, продолжала следить за вестибюлем.

Два военных, ехавших с нею в лифте, прошли через стеклянные двери, разойдясь на улице в разные стороны.

Через минуту-другую в вестибюле появилась вторая пара людей, которые предпочли спуститься по лестнице. Возле зоны отдыха они остановились. Старик повернулся и оглядел стену с Талмейджами. Его спутник продолжал твердо поддерживать хозяина под локоть. Хвост Семнадцатой заметался из стороны в сторону.

Сгорбившись, будто под сильным дождем, старик снова потащился к выходу, поддерживаемый своим компаньоном. На ходу он бросил взгляд в сторону Семнадцатой. Его голубые глаза встретились с ее голубыми глазами, и старик еле заметно ухмыльнулся. Он что-то прошептал сопровождающему, тот кивнул, и они вышли на улицу.

Кошка спокойно встала и потянулась.

Компаньон старика, положив руку на кобуру на бедре, вернулся в вестибюль и направился к кошке. Семнадцатая спрыгнула со стойки, сбросив с подноса несколько писем, и потрусила, не особенно торопясь, мимо кресел консьержей в служебное помещение. Остановившись перед дверью на улицу, Семнадцатая мяукнула номерному, который сворачивал сигаретку, прислонившись к стене, и тот открыл кошке дверь:

– Будь благословенна, подруга.

Семнадцатая выбежала на улицу, в город.

Δ

Оставив позади район дорогих отелей, кошка направилась на юг. Она пробиралась дворами, позади конюшен, мусорных баков и выгребных ям. Чтобы одолеть высокие заборы, она забиралась на тюки сена или ползла по грязи, протискиваясь под изгородями. Во дворах она держалась тени вязов, или кралась по-за кучами мусора, или пряталась в зарослях подмаренника, росшего вокруг помойных ям. Если бы оборванные мальчишка с девчонкой заметили Семнадцатую, они бы громко озвучили свое восхищение: выхоленный талисман «Метрополя» походил на пуховку из пудреницы, хотя вел себя совершенно иначе.

Но так как операция требовала стать невидимой, никто кошку не увидел.

Два беспризорника в переулке за два квартала от «Метрополя», упоенно любовавшиеся белым шелковым шарфом, который они стащили из богатого экипажа, не заметили Семнадцатую.

Кучер оставил дверь кареты открытой, провожая престарелого пассажира в «Метрополь».

– Просто шел и нашел, Зил! – бахвалился воришка. – Это