хотел ее навестить, но был по горло занят обязанностями на новом посту и – тут он чувствовал свою вину, хотя и не имел на то причин – патриотически настроенной молодой посудомойкой «Метрополя». Уилла отличалась красотой, но Роберт скучал по своей умной горничной. К тому же ему не давало покоя нелепое опасение, что Дора вовсе не скучает по нему.

Роберт продолжал:

– Насколько я могу судить, в городе нарастает недовольство. Люди не знают, какой теперь будет жизнь. В бюллетенях, которые мы печатаем, мы лично убеждаем население, что окажем всемерное содействие в создании первичных комитетов и выборах представителей из самых низов. Людям нравится эта перспектива, нравится возможность в кои-то веки обрести собственный голос, однако, с их точки зрения, в этом мало пользы, раз мы до сих пор в переходном периоде. Прошло четыре недели. Комитеты сформированы, представители избраны всеобщим голосованием, но им пока нечем заняться.

Основные проблемы уже обозначили другие командиры волонтеров. Город закрыт, поэтому докерам нечего разгружать или грузить. Нет пшеницы для пивоварен, встали стройки – нечем платить рабочим, и так далее. Кое у кого еще есть сбережения, но их некуда тратить. Заявления, что лоялисты, окопавшиеся на Великом Тракте, вот-вот капитулируют, встречались горожанами без сочувствия. С каждым днем, прожитым без четкой передачи власти новому правительству, которое вновь откроет торговлю и оживит экономику, терпение народа истощалось. Подозрения, что революция в большой опасности, крепли.

Δ

Чего Роберт не упомянул в своем докладе, так это потрясшего его диалога, состоявшегося накануне в очереди за хлебом на западной окраине Лиса.

Человек семь или восемь слушали, как Роберт описывал общие принципы устройства местных комитетов, которые будут следить за порядком в кварталах, а позже объединятся в единый орган управления с национальными представителями, выбранными прямым голосованием. Речь Роберт держал на углу улицы, вдоль которой тянулись кривобокие бордингаузы. День был душный, жаркий, пыль висела над голодными людьми в очереди, конец которой терялся за поворотом, и над слушателями Роберта, стоявшими с усталыми глазами.

Лейтенант произнес вытверженную речь, которой гордился и в которую до сих пор верил. Это была вариация на тему выступления Лайонела Вудстока на первом подпольном митинге, который Роберт посетил несколько месяцев назад. Лайонел говорил о стагнации богатства, о том, что горстка людей владеет огромными состояниями по случайному праву рожденья или благодаря разбогатевшим предкам. Богатство ведет к накоплению большего богатства, с которым хозяева уже не знают, что делать, тогда как большинство населения едва сводит концы с концами. Такой порядок кажется установленным раз и навсегда, словно по некоей высшей воле, однако это не так. Если люди хотят, чтобы каждый получал долю товаров и собственности в соответствии со своим вкладом в создание национального богатства, чтобы немощным и инвалидам выделялись социальные пособия, чтобы развитие экономики повышало благосостояние всех граждан без исключения, – добиться этого им по силам.

Речь Лайонела захватила воображение Роберта, но опыт общения с батраками в отцовском имении сподвигнул лейтенанта подбросить и свои три гроша в виде некоторой конкретики.

Он закончил свою речь просьбой к слушателям вообразить толпу представителей разных специальностей – горничных, плотников, прачек, дровосеков.

– Эти мужчины и женщины работают в богатых домах и тучных полях. Они знают свое дело – как сменить портьеры, как вымыть окна, как ухаживать за садом, как менять сгнившую кровельную дранку и тому подобное. Они ложатся спать, когда уже темно, встают тоже затемно и принимаются за работу. К концу дня они возвращаются в свои комнаты. Живут по шесть, семь, восемь человек, а то и больше, но от усталости засыпают даже в такой невыносимой тесноте и духоте, под шумное дыхание соседей. Но даже такую жизнь иные из вас, добрые люди, сочтут завидной, не правда ли?

А пока спят все эти горничные и плотники, что происходит в роскошном доме? Ничего. Холлы пусты, спальни пусты, постели не смяты. В доме ни души, не считая домашнего кота. Отчего так? Оттого, что у хозяина есть несколько роскошных домов и ночует он сегодня в каком-нибудь другом. Прискорбное явление, друзья!

Его речь была встречена безмолвием, если не считать легкого покашливания, и прилив адреналина, который Роберт неизменно ощущал, когда разговор заходил о роскошном пустом особняке, почти сразу спал. Поверх голов своих слушателей Роберт заметил человека в пожелтевшем мужском исподнем, показавшегося на крыльце домишки напротив. Мужчина задержался, раскуривая трубку, выпустил первое кольцо дыма, сунул руку в прорезь на кальсонах и поправил яйца.

Роберт робко добавил, что вскоре жизнь станет куда менее трудной и что главное, о чем нельзя забывать, – каждый должен делать свое дело, как шестеренка заводского механизма.

– Но отныне с вами больше не будут обращаться как с бездушным механизмом. Вы сможете гордиться своей работой, своей новой ролью в…

Лейтенант осекся, наткнувшись на взгляд женщины слева от себя. На ее лице запеклись грязь и копоть, одежда превратилась в лохмотья. Женщина не выглядела старой – она казалась вне возраста. Только глаза жили на этой грязной маске, и взгляд этих глаз буквально сверлил Роберта.

Лейтенант выждал несколько секунд, ожидая резких возражений. Он даже желал, чтобы нищенка вспылила. Если люди озвучат свои опасения, он сможет объяснить им то, чего они не видят. Бедняки ведь отнюдь не плохие, они просто необразованные.

Очередь сместилась вперед, и его слушатели тоже передвинулись, из вежливости перемещаясь бочком, чтобы не отворачиваться от Роберта.

В отчаянии лейтенант спросил с ненавистью уставившуюся на него женщину:

– Разве вам не радостно это услышать, мэм?

– О, еще как, – ответила та. – Мне очень понравилась ваша сказка. Я буду мечтать о собственной комнате в роскошном доме весь остаток жизни. Мысленно я отделаю ее по своему вкусу и обрадуюсь еще больше.

Роберту показалось, что он уловил издевку, и в нем плеснулось раздражение: он же старался помочь!.. Они пытаются помочь им всем, воодушевить упавших духом, облегчить им жизнь, оздоровить общество своей помощью простым людям, которые, в свою очередь, станут помогать другим людям.

(Эту идею он попытался изложить в письме родителям, которое не раз начинал и бросал и которое, будь оно закончено, дожидалось бы отправки вплоть до снятия блокады с Великого Тракта. Кроме того, он не знал, в каком из своих поместий остановились лорд и леди Барнс: при новости о случившемся перевороте они могли уехать подальше на север.)

Лейтенант готов был доказать, что это не мечта, а истина, но не хотел показаться ребенком, умоляющим чумазую нищенку неопределенных лет поверить ему.

– Да у нас в Лисе каждый день счастливый! – продолжала та,