королем, существенно укрепило княжеский абсолютизм в Саксонии, а также усилило его позиции не только в Саксонии, но и в целом в Германии. Во время Северной войны (1700–1721) он пытался стать независимым от ландтага, хотя впоследствии, когда курфюрст вышел из войны, такая политика перестала быть необходимой. В эти же годы был создан кабинет министров, и Тайный совет отошел на второй план. Семилетняя война привела к новым реформам в области управления, несколько ослабившим власть курфюрста и позиции абсолютизма[72]. Здесь сказалось влияние достаточно прочного положения саксонской буржуазии в сер. XVIII в.

Во многих малых немецких государствах (Вюртемберге, Бадене, Мекленбурге и др.) углубилось разделение власти между княжеским двором и местным дворянским управлением. Между князьями и сословно-представительными учреждениями постоянно происходили столкновения, заканчивавшиеся с переменным успехом. В Пфальце к кон. XVI — нач. XVII в. Высший совет уже проводил политику курфюрстов. Начавшаяся Тридцатилетняя война прервала развитие центральных органов, но после нее происходит их новый рост. При этом, с одной стороны, усиливалась раздробленность Германии, а с другой, — ряд территориальных княжеств (Пруссия, Австрия, Саксония) настолько укрепились в XVIII в, что они могли уже играть важную роль на европейской арене. Федерация под эгидой империи в целом противоречила объективному ходу исторического развития Германии того времени. Поэтому вопрос не в том, был ли княжеский абсолютизм явлением прогрессивным или регрессивным, — это был единственный из возможных вариантов германского государственного развития в сложившихся условиях, который содействовал сохранению государственности в Германии.

Установление абсолютизма в государствах Священной Римской империи протекало особенно сложно и противоречиво. Далеко не везде князьям удалось ликвидировать право участия в управлении земельных сословий, выраженное ландтагами. В них входили представители дворянства, церкви, кое-где — городов и даже деревень. Особенно упорно ландтаги отстаивали свое право участия в бюджетно-налоговой политике, потому что именно оно позволяло оказывать влияние на деятельность правителя. После войны это право стало главным барьером для создания князьями постоянной армии, требующей больших расходов. По традиции, после окончания войны армия распускалась, и страна избавлялась от бремени ее содержания. Теперь же из соображений безопасности и престижа большинство князей стремились оставить некоторое количество солдат и в мирное время. Это и явилось источником основных конфликтов между правителями и сословиями. Однако в 1654 г. князьям удалось провести в рейхстаге закон, по которому земельные ландтаги были обязаны утверждать необходимые расходы на строительство крепостей и содержание их гарнизонов. Закон означал решительный шаг на пути создания постоянной армии, комплектуемой на наемной основе. Князья стремились обладать постоянной армией так упорно потому, что она становилась главным и наиболее действенным инструментом их власти. Имея армию, правители могли игнорировать решения ландтагов по всем вопросам. В повседневной практике управления князья опирались теперь не на традиционные Тайные советы из представителей наиболее знатных родов, а на кабинеты, состоявшие из секретарей различных департаментов. Секретари, которых в определенном смысле можно уже называть министрами, образовывали правительство, все нити которого находились в руках только одного лица — абсолютного монарха.

Тенденция к установлению абсолютизма была, однако, только одной стороной этого явления. С другой стороны, оттеснение сословий на второй план и кабинетная система правления позволяли проводить целенаправленную политику реформ, которая была невозможна там, где по-прежнему доминировали сословия с их различными и зачастую противоположными интересами. Сословия защищали прежде всего свои традиционные права и привилегии и были рассадником партикуляризма.

Успешнее и дальше других немецких государств по пути ограничения сословного влияния и реформ продвинулся Бранденбург-Пруссия. Но даже там государству не удалось окончательно сломить власть сословий во всех сферах. Если в Бранденбурге правящая династия Гогенцоллернов осуществила это довольно легко, то в герцогстве Пруссия и западных владениях — графствах Клеве и Марк этот процесс протекал гораздо медленнее и встретил ожесточенное сопротивление юнкерства. Законченного абсолютистского правления в целом не существовало ни в одном германском государстве, а Мекленбург вообще представлял собой своеобразную дворянскую республику, где власть избираемых герцогов оставалась по существу номинальной.

Придворное общество

С эпохой абсолютизма неразрывно связан расцвет придворного общества. Его составляли привлеченные государем ко двору ранее независимые дворяне, превращенные в служителей государства, воплощенного в фигуре монарха[73]. Придворное общество было общеевропейским феноменом. Оно существовало в светских и духовных, католических и протестантских государствах. Образцом для подражания, формирующим стиль и вкусы, архитектонику и структуру такого общества, являлся двор Людовика XIV, хотя у многих немецких правителей были и собственные традиции и особый церемониал. Иногда встречалось и подчеркнутое неприятие французской модели, что было присуще прежде всего венскому императорскому двору. Некоторые правители, как, например, прусский король Фридрих Вильгельм I, вообще не желали тратиться на содержание придворного общества и запрещали всяческие церемониалы.

Характерным элементом нового придворного общества стали княжеские резиденции. Многие князья покидали ставшие для них тесными городские замки и возводили по образцу Версаля пышные дворцовые ансамбли в стиле барокко за пределами городов. Особенно выделялись резиденции в Мангейме, Карлсруэ, Людвигсбурге. Определяющей чертой городов-резиденций являлась их строгая геометрическая планировка, подчеркивающая единовластие монарха языком пространственной символики. Во дворцах и парках доминировал центр всей композиции, от которого внутри зданий лучами расходились коридоры и анфилады, а в парках — аллеи и павильоны. В украшении дворцов и парков фонтанами, скульптурами и картинами большую роль играла аллегорическая символика, прославляющая деяния и добродетели монархов. Лучше всего для этой цели подходили герои греко-римской мифологии.

Разумеется, функция дворов состояла не только в эстетическом возвышении власти. После Тридцатилетней войны дворы превратились в центры политической жизни и стали к тому же значительным экономическим фактором. В резиденциях постоянно возрастало число не только придворных кавалеров и дам, но и обслуживающих их лиц. В нач. XVIII в. крупнейшие дворы Вены и Мюнхена насчитывали каждый до 2 тыс. человек, дрезденский двор — около 500. От светских правителей не отставали и духовные, дворы которых состояли из 200–300 человек. Придворное общество было не только крупнейшим потребителем многих видов продукции, особенно предметов роскоши и художественных промыслов. Оно являлось и ненасытным пожирателем государственных доходов. В кон. XVII в. в Мюнхене на содержание двора уходило более 50% баварского бюджета. В других государствах расходы были скромнее, но все равно колебались в пределах не менее 20–30% бюджета[74]. Это способствовало процветанию торгово-ремесленного населения резиденций.

Наконец, дворы и находящиеся при них центральные государственные органы стали своего рода стартовой площадкой для способных и образованных людей недворянского происхождения, особенно юристов, быстро поднимавшихся по социальной лестнице. В то время как подавляющее большинство дворянства прожигало жизнь в калейдоскопе балов, охоты, застолий, амурных приключений, княжеские кабинеты становились все более