Знал ли, чувствовал ли он то же, что я? Мне неизвестно. Но он приехал сюда и, так же как и я, вглядывался до боли в глазах в унылую здешнюю природу, пытаясь разгадать что-то, чего он и сам не знал…

Мне удалось узнать про него от местных совсем немного. Его звали Евгений. Он был чем-то болен. Судя по всему, болезнь была тяжелой и бесповоротной. Местные рассказывали про множество пузырьков и бутылочек с таблетками, которые стояли у него на подоконнике. Кто-то утверждал, что видел, как он горстями пьет эти таблетки прямо по дороге из лесу домой.

Может быть, этим и объясняется его почти болезненный интерес к здешней природе. Тяжело, а возможно и смертельно, больной, он тянулся к таким покойным местам, столь близко находящимся к состоянию полного забвения, что если до конца вобрать в себя этот дух, то и сам окажешься в объятиях безразличного ничто, поглощающего тревоги, память, боль…

Впрочем, это лишь мои предположения. У него было много таблеток. Он провел в деревне месяц. И больше не появлялся.

Местные считали его инопланетянином. В том смысле, что этот самый москвич был непонятен им. Он вел себя тихо. Не выпендривался, как большинство городских, не навязывал собственные порядки, а, наоборот, сняв пустующий домик на все лето, остался жить – одиноким и нелюдимым.

* * *

Когда я думаю о том, как произошло их знакомство, то всегда мне приходит в голову мысль о провидении. Или судьбе. Кто во что верит. И я не знаю, для чего это должно было случиться. Для чего ее, до начала этой истории просто милую деревенскую девчонку, невидимая рука привела к нему.

Но не иначе как что-то мистическое произошло в тот вечер. Он отдыхал, лежа на большом диване, оставшемся в ныне пустовавшем доме от прежних хозяев…

Вообще, в этом доме были только диван и пыльный шкаф со старыми книгами. Он выбрал этот дом, наверное, потому, что более экзотичного жилья было здесь не сыскать.

Здесь когда-то жил тихий алкоголик по кличке Черныш. Этот человек – еще одна загадка, разгадка которой теперь лежит, зарытая на деревенском кладбище. Мужик был алкоголиком. В этом нет ничего странного. В этих краях алкоголизм – распространенная болезнь. Но он, Черныш, был странным алкоголиком. Умеренным. Он пил каждый день понемногу. Пил и читал книги. Чтение книг было его второй зависимостью, тайной… Впрочем, эта тайна не интересовала никого, кроме меня.

Я знаю, что еще долгие годы после смерти Черныша в книжном шкафу его пылилось множество книг. Это была отлично подобранная библиотека. В основном приключенческая, но здесь были и Шекспир, и Толстой, и Лесков, и даже Бодлер…

Черныш сбежал от действительности в книги и дешевую выпивку. Не самый плохой вариант. Впрочем, не знаю. Черныш умер лет за десять до описываемых событий и к моему рассказу имеет лишь косвенное отношение.

Именно его дом – практически нежилой, с протекающей крышей, продавленным диваном и пыльными книгами в шкафу – выбрал Евгений для того, чтобы пожить в деревне.

Вот тоже загадка – почему этот дом. И где кроется ответ, я не знаю.

Быть может, в книгах, которые заинтересовали его. Может быть, в какой-то не совсем деревенской ауре этого дома. А вернее всего, нечто совсем оригинальное лежало в его выборе. И у меня есть одна сумасшедшая версия. Дело в том, что мне кажется – я понимаю этого человека. Чем-то, пусть и весьма отдаленно, он напоминает мне меня же самого. Так вот. Если бы я выбирал дом, то выбрал бы именно этот из-за дырки в крыше. За десять лет, которые жилище простояло без хозяина, кровля и потолок в одном из углов совсем прохудились и прогнили. Прогнили так, что образовалась дыра, сквозь которую было видно небо.

И у меня, как я уже сказал, есть версия, почему эта развалина приглянулась Евгению.

Лето выдалось сухим, без дождей. И он подвинул довольно большой, советского производства двуспальный диван так, чтобы изголовье оказалось как раз под этой дырой. Чтобы можно было засыпать под открытым небом.

Итак, он лежал и смотрел в небо, а она, Сашенька, оказалась с Егором на деревенской улице совсем рядом. В этот вечер они, выпив по бутылке пива, пришли на окраину деревни опробовать бадминтонные ракетки и воланчик, найденные ею в чулане, – вероятно, купленные еще ее матерью и валявшиеся там с советских времен.

Ей, Сашеньке, очень нравилась затея с бадминтоном. В их тоскливую однообразную жизнь эта активная игра могла бы внести долю задора. И поэтому она вкладывала душу в удары, изображая из себя теннисистку, которую однажды видела по телевизору. Ей представлялось, что и у нее мог бы быть элегантный теннисный костюм с такой короткой юбочкой…

Егору, напротив, не нравилось и казалось несолидным это занятие. Он думал о том, как его сверстники будут обсуждать их с Сашкой спортивные развлечения и какую кликуху ему прилепят. От этого его удары выходили слабыми и неточными. Сашка же хотела раззадорить его. Била она сильно, бегала быстро, принимала удары, чуть пригнув колени, пружиня на ногах.

И чем больше он саботировал игру, тем упорнее она старалась игру продлить. Именно поэтому один из ее ударов оказался столь силен и столь неточен, что волан залетел на крышу того самого дома, в котором лежал с книгой в руках и любовался вечереющим небом Женя.

Волан упал куда-то на крышу. Егор, ее молодой человек, опустил ракетку.

– Все, – сказал он, – можно и закончить.

– Ну Егорк, – сказала Сашенька. – Ну можно же достать, ну, эй!

– Я на крышу к Чернышу не полезу.

– А что, мне лезть?

– Плюнь на этот волан, – ответил Егор, подумавши (он все же боялся показаться трусом), – все равно игра не получается.

– Хорошо. О’кей.

– Что?

– А то, – сказала Сашенька, кладя ракетку в траву, – что тогда я полезу сама. Раз здесь мужика нет.

– На понт меня берешь? Ну-ну. Успехов.

Он отбросил ракетку туда же, в траву, повернулся и пошел. Конечно, он ждал, что она побежит за ним, будет уговаривать и в конце концов он согласится. Но вместо этого она посмотрела на дом Черныша. На крышу, где лежал белый волан, так хорошо видный на почерневшей от времени шиферной кровле.

Сам дом был окружен нескошенной тростой (так здесь называют высокую, в человеческий рост, траву), а Mersedes ML, на котором приехал Женя, виден не был. Он специально поставил его за домом, чтобы не вызывать толков в деревне. Разговоры все равно были, но еще не успели дойти до молодежи, которой, как правило, было дело только до себя и своих сверстников.

Это был обычный нежилой деревенский дом, обреченный на постепенное исчезновение. Пока еще не сильно, но уже коснулась его та печальная участь, которая касается всякого жилья, у которого нет хозяев. Вместе с людьми уходит, испаряется жизнь, постепенно легким облачком растворяясь на ветру…

Егор уходил все дальше, брел, глядя под ноги. Он все еще ждал, но с каждым шагом уверенность его улетучивалась.