И я отправилась с ней в театр. Мы сидели в партере, бабулявооружилась биноклем, а мои мысли непостижимым образом вновь вернулись кПрохорову. И вот в конце первого акта, когда несчастная Жизель готовиласьумереть, а в женской части зрительской аудитории зрел вздох возмущения, мол,все мужики одним миром мазаны и верить им никак нельзя, я подняла голову и увиделав левой ложе… Прохорова. Он сидел в абсолютном одиночестве и с таким выражениемна лице смотрел на сцену, точно диву давался, с чего бы девушке обезуметь даеще и умереть. То есть очень сомневался, что такое в принципе возможно. Тут оннеожиданно повернулся, и взгляды наши встретились, хотя я к этому нестремилась. Губы его раздвинулись в улыбке, и он едва заметно кивнул, а яотвернулась. Странное дело, сердце стучало, как барабан, причем очень подмывалоповернуться и еще раз взглянуть на Марка Сергеевича. Что я и сделала. Иубедилась, что балет теперь интересовал Марка Сергеевича мало. Точнее — вообщене интересовал, потому что смотрел он на меня.

Тут Жизель наконец-то скончалась, занавес опустился, зрителизааплодировали. Когда я вновь подняла голову, Прохорова в ложе не было.

Бабушка между тем потянула меня в буфет. Посещение буфетаона считала обязательным, и даже длинная очередь не отбивала у нее охоты съестьпирожное, стоя в темном углу, где жались такие же энтузиасты.

— Возьму тебе эклер, — сказала она, поправляяпалантин. Вдруг брови ее поползли вверх, а в лице наметилось величайшееизумление.

Я повернулась, стараясь понять, что так потрясло бабулю, и втрех шагах от себя увидела Прохорова. Сегодня он был в черном костюме,белоснежной рубашке с белой бабочкой и, несмотря на это, фантастическим образомумудрялся не выглядеть законченным придурком. В руке он держал трость, а приходьбе слегка прихрамывал. Граждане завороженно провожали его взглядами, забывпро коньяк и эклеры, а он вроде бы даже не замечал чужого внимания.

— Здравствуйте, Ярослава Анатольевна, —приветствовал Марк Сергеевич меня.

Теперь сотни глаз впились в меня, а я попыталасьпредставить, как сейчас выгляжу. Надо было надеть черное платье с большимвырезом на спине.. Правда, бабуля его не любит… Тогда кружевной костюм. А я вкороткой юбке и кофточке, которой уже полтора года. Я же не собиралась в театр,в конце концов. Ничего, у меня красивые ноги, так что юбка кстати.., и кофточкасимпатичная, мне идет… Что за чушь лезет в голову?

— Здравствуйте, — кивнула я и самым дурацкимобразом покраснела. Хотя с чего бы мне краснеть?

— Это кто? — нахмурилась бабуля, без стесненияразглядывая Прохорова.

— Знакомый… Марк Сергеевич.

— Это ваша мама? — любезно осведомился Прохоров.

Бабуля широко улыбнулась и сказала:

— Не пересаливайте, молодой человек. — Однакочувствовалось, что к парню подобрела.

— Это моя бабушка, — вздохнула я.

Не издав ни звука и не особо гримасничая, Марк Сергеевич далпонять, что потрясен, а бабуля, понятное дело, подобрела к нему еще больше. Тутосвободился столик, не иначе как из-за вмешательства потусторонних сил, МаркСергеевич нас за ним пристроил, а сам мужественно встал в очередь, вгоняя встолбняк девиц, дам и даже старушек, чьи воспоминания о молодом задоре внезапнообострились и грозили принять опасные формы. Пока он развлекал своим внешнимвидом общественность, бабуля воспользовалась тем, что слышать он нас не может,и задала вопрос:

— У тебя что, роман с этим типом?

— Он мне не нравится, — поспешно ответила я и задаласвой вопрос:

— А тебе?

— Уж очень ловок, — хмыкнула она. — Невздумай влюбиться. С таким и до каторги недалеко. Черт хромой, — заключилаона и нахмурилась.

Пришедшее на ум бабуле сравнение произвело на менявпечатление. То, что при взгляде на аристократическую физиономию МаркаСергеевича сразу же вспоминается нечистый, удручало. Кстати, бабулиному чутью ядоверяла. Последнего претендента на мое сердце она назвала латентным козлом иоказалась права.

Тут вернулся Марк Сергеевич, принес нам шампанское и эклеры,бабуля начала расточать улыбки, а он разливался соловьем по поводу спектакля,абсолютно не касаясь тем, которые мне были интересны. К счастью, антрактзаканчивался, Марк Сергеевич предложил нам свою ложу, но мы с благодарностьюотказались.

— С какой стати он вокруг тебя круги нарезает? —недовольно спросила бабуля, послав обворожительную улыбку Прохорову.

— Что за выражения? — закатила я глаза. Бабуляпосуровела, а я вздохнула:

— Он наш клиент.

— Теперь ни одной ночи спокойно не усну, зная, что моесокровище обхаживает такой тип.

— Не преувеличивай.

Занавес поднялся, и нам пришлось замолчать. Разумеется,взгляд мой то и дело устремлялся в сторону ложи, я не хотела, чтобы МаркСергеевич это заметил, в результате так вращала глазами, что к концу спектаклязапросто могла заполучить косоглазие. Он сидел, развернувшись к сцене, головы вмою сторону ни разу не повернул, и это было обидно. Хотя что там делалось с егоглазами, тоже неясно.

Когда в зале зажгли свет, мы с бабулей заторопились квыходу. Встречаться еще раз с Марком Сергеевичем мне не хотелось, бабуля этопочувствовала и безропотно трусила за мной. Оказавшись на улице, я вздохнула снекоторым облегчением, но все равно хотелось оказаться подальше от театра. Мынаправилась к стоянке такси.

— Ты у меня ночуешь? — спросила бабуля, занимаяпереднее сиденье.

— Нет. Работы много.

— Ну-ну. — Бабуля поджала губы и отвернулась.

— До свидания, — сказала я и захлопнула дверцу.

От театра до моего дома совсем недалеко, так что я решилапройтись пешком, чем вызвала презрительное фырканье старушки. Должно быть,подумала, что я тороплюсь от нее избавиться, чтобы броситься в объятияПрохорова. Разубеждать бабулю — себе дороже, и я помахала ей на прощанье рукой.Перешла дорогу и поспешила свернуть в ближайший переулок, чтобы ненароком ненатолкнуться на Марка Сергеевича.

Предосторожность оказалась совершенно излишней — за моейспиной затормозила машина, я повернулась и увидела уже знакомую роскошнуюспортивную тачку. Марк Сергеевич приоткрыл окно и предложил без улыбки и намекана игривость:

— Я вас подвезу.

— Спасибо, — ответила я, — я живу пососедству.

— Я знаю, где вы живете. Садитесь.