– Так что я вырос на склонах этой горы, окруженный любовью и заботой стайки нимф. Нимфы эти, сестры, жили со своим отцом Силеном. Он и показал мне, как давить вино из винограда. Веселый был старик, все время смеялся над нелепостью жизни и очень любил вино. И меня смолоду обучал винодельческим премудростям – впрочем, об этом я уже сказал.

Дионис повеселел, рассказывая о днях своей юности на горе Ниса. Мы по привычке уже остановились у валунов – я присела на один, а он теперь стоял, прислонившись к другому. Солнце воспламеняло вокруг его лица сияющий ореол – отсвет Зевсова блеска, и у меня дыхание перехватывало, ведь я представляла теперь, пусть и очень отдаленно, каким верховный бог явился Семеле в последнюю минуту. Он прикрыл глаза рукой, улыбнулся мне сверху, такой неторопливый и изящный, а потом улыбнулся еще раз.

– Как-то старый Силен по обыкновению отправился бродить и оказался у подножия одной горы во Фригийском царстве, где правил Мидас. Старик, к слову, чаще был пьян, чем наоборот, так что, остановившись утолить жажду у фонтанчика, нечаянно уснул в разгар полудня, а Мидас великодушно его приютил. Я же, когда пришел за своим дорогим наставником, пообещал Мидасу за доброту исполнить любое его желание.

Я посмотрела на Диониса испытующе, не понимая пока, к чему идет вся эта история. Глаз его, затененных ладонью, видно не было, но он улыбался по-прежнему, и я улыбнулась тоже, заразившись его веселостью.

– Царь Мидас такому предложению очень обрадовался и тщательно его обдумал. Фригия была царством небогатым. А Мидасу так хотелось иметь много золота, гораздо больше, чем у соперников – соседних правителей, и господствовать над ними. – Здесь Дионис, не сдержавшись, хохотнул, и я, заразившись его весельем, тоже улыбнулась неуверенно, хоть и не понимала пока, к чему идет эта история. – Золота-то он и попросил, а точнее – наделить его способностью все превращать в золото одним прикосновением.

Можешь себе представить, как возликовал Мидас, когда я исполнил это желание и столешница под его ладонью вдруг заблестела. Опьянев от радости, он повернулся, притронулся к каменным колоннам, и те преобразились тоже. Потом и к фонтанчику, из которого пил Силен, царь приложил руку, и водяная рябь застыла переливчатым, волнистым слитком золота. Мидас ступал по каменным плитам, подбегал, пританцовывая, к узловатым оливам, даже, встав на колени, проводил рукой по траве, колыхавшейся на ветру, – и все становилось золотым. Солнце отражалось от блистающей поверхности всякой вещи, к которой он приближался, языками слепящего, резкого света, и придворные, морщась, заслоняли глаза ладонями. Мидас смеялся и кружил по двору, резвый, как мальчишка, но вдруг споткнулся, упал на жесткий золотой пол. И оказался в плену собственных одежд, ведь тканый хитон превратился в крепкий, неподатливый сверкающий панцирь из золота. Словно опрокинутая черепаха, царь безуспешно пытался встать на ноги, и в глазах его уже мелькало сомнение.

Тут и я рассмеялась. Позабавилась, представив, сколь недостойно выглядел этот царь, попавший в паутину собственной жадности и барахтавшийся на полу не в силах освободиться от золота, которого так жаждал. Но что-то нехорошее сверкнуло в глазах Диониса, и под весельем моим зашевелилась тревога.

– Упрямый Мидас не оставлял попыток подняться. Слуги кинулись было ему помогать, но царь сделал им знак не приближаться, дабы и самим не попасть в такое же затруднение. Все отвлеклись, и никто не заметил, как маленькая дочь Мидаса подбежала к упавшему отцу, подумав, что он затеял игру.

Я ахнула. Ведь не мог же Дионис в самом деле… Уловила недобрый, злорадный блеск в его глазах и усомнилась: или мог?

– Девчушке было года три, не больше, и своего ласкового, доброго отца она очень любила. Подскочила к царю, который трепыхался на земле, заточенный в твердые, бряцающие одежды, обвила его шею пухлыми ручонками, радостно поцеловала в щеку. Золотая статуя девочки упала на золотой же пол, и металлический лязг разнесся в наступившей внезапно тишине. – Дионис помолчал, с упоением разглядывая мое потрясенное лицо. – А царь заплакал, и слезы застывали на его щеках сверкающими, драгоценными каплями.

Я не могла и слова вымолвить. В ужасе была. Представляла девочку, такую доверчивую, безудержную, которая умолкла вдруг, окаменела, превратившись в холодный прекрасный слепок самой себя. Что тут сказать, что сделать, какой выход найти? Я думала, Дионис не бесчувствен, не жесток, не мелочен подобно другим богам, но как же ошибалась!

Не знаю, какой гримасой ужас исказил мое лицо, но Дионис, откинув голову назад, расхохотался.

– Ариадна! Ты ведь не подумала, что я оставил ребенка статуей, правда? Я, уж конечно, не стал бы наказывать невинное дитя, – сказал Дионис, проглотив смех. – К тому же был искренне благодарен Мидасу, человеку мягкому и доброму, за заботу о Силене. Царь мигом понял, как безрассуден был в своем желании, и с моего позволения взял его назад, а я помог ему кое-как добраться до ближайшей реки, искупавшись в которой Мидас избавился от своих новых способностей. Правду говорят, что на илистом дне этой реки золотых крупиц до сих пор изобилие. Я вновь вдохнул в девочку жизнь, а она о случившемся забыла напрочь, и все стало как прежде. Полагаю, царь Мидас усвоил урок – понял, что действительно ценно. И история вышла занимательная, этого нельзя отрицать.

Все закончилось хорошо, и я испытала облегчение, конечно, а все же было как-то не по себе. Может, потому, что мне ясно дали понять: лишь по доброй воле Диониса эта забавная история не обернулась страшной трагедией. Могло бы выйти и наоборот, стоило только ему захотеть.

Он взял меня за руку, поднял и посмотрел мне прямо в лицо. Красота его была такой мощи, что дыхание перехватывало. Дионис и сам, казалось, позолочен, будто неразумный Мидас коснулся его рукой и пропитал золотом. Лучезарность великого деда Гелиоса передалась и нам с сестрой и братом, пусть лишь отголоском слабого свечения, однако все существо Диониса полыхало столь блистательным великолепием и жизненной силой, что кровь солнца, текущая в моих жилах, казалась бледной и жидкой. Он коснулся моей щеки пальцами, а словно бы раскаленным добела клеймом, которое прожгло мою плоть и достало до самой души. Небо за его спиной пламенело блистательным закатом, и я почувствовала, что этот миг осязаем и его можно ухватить, что я каким-то образом обрела здесь надежную почву – на острове, который, казалось, обдерет мою плоть и выбелит кости. Но не знала, хотел ли Дионис историей о