но я сидела прямо и внимала. Ни единого слова не произнося, чтобы не сочли меня слишком самонадеянной. Однако постепенно научилась вовремя шептать что нужно в нужное ухо, а они и правда верили, будто говорю я от имени будущего мужа, пока тот в отъезде. Верили, будто я передаю его слова, – оттого только и прислушивались ко мне, и это злило. Порой оглядывали вскользь мое тело, полагая, что ум мой недостоин внимания. Но пусть и считая меня всего лишь красивым проводником Тесеевых слов, впервые в жизни мужчины, облеченные властью, учтиво замолкали, предоставляя мне слово. И я, проглотив досаду, использовала это с наибольшей выгодой для себя.

Мое восемнадцатилетие надвигалось. Я гадала, как долго еще смогу вести такую жизнь. Не жена Тесею нужна была, а благодарная слушательница и наместница, которая правит городом, пока он вписывает свое имя в историю. Но я понимала, что брак наш неизбежен, раз это одно из условий перемирия с Критом. И вот однажды Тесей, заранее известив о дне своего возвращения, распорядился начать приготовления к свадьбе.

День этот, как и рождение Минотавра, я запрещала себе вспоминать. Стоило ему промелькнуть в памяти, как приходила боль утраты, заслоняя все прочие чувства, ведь Ариадны тогда не было рядом. Руки афинянок, хоть и ласковые, но чужие и равнодушные, заплели мои волосы в косы, облачили меня в струящуюся ткань. Не сестра, не моя сестра, мечтавшая, что однажды этот день наступит для нее.

Если я надеялась, что замужество поможет унять все еще обжигавшие меня подозрения, то напрасно. После свадьбы заверения Тесея, будто он оставил Ариадну одну из уважения к ее добродетели, стали вызывать у меня еще больше недоверия. Насколько я могла судить, у Артемиды, богини, преданной лишь суровому целомудрию, едва ли были причины наказывать Ариадну за спасение Тесея из Лабиринта и подсылать к ней змею. Скорее уж моя сестра поплатилась за что-то другое, гораздо более неприятное для бессмертной девственницы.

Но Тесей, крепко спавший рядом, конечно, в этом не признался бы.

Глава 19

Ариадна

Я все ждала, когда Дионис скажет, что ему пора – мир ждет, направится к морю и исчезнет. Однако он не спешил. О матери своей поначалу не заговаривал, но как-то во время вечерней прогулки по берегу, уже вошедшей у нас в привычку, снова завел о ней речь.

– Мать моя в самом деле была смертная, как я уже сказал. А отец мой – Зевс, бог грома и молний и правитель Олимпа. Хоть жена его Гера жестоко ревновала, отец не мог понять, почему должен противиться искушениям – ведь внизу, на земле, столько красивых девушек ходит. Ослепительная белорукая Гера принадлежала ему, но одной женщины Зевсу всегда было мало, пусть она и царица среди богинь. Так что, увидев Семелу, он без раздумий решил заполучить ее.

Само собой. Знакомая история. Однако в устах Диониса слова эти приобретали некий едва различимый, подспудный смысл. Боги берут что хотят и когда хотят. Но чего хочет Дионис? Он смотрел на меня открыто, прямодушно, и хоть я ни на миг не забывала, что может случиться дальше, и была наготове, просто продолжал рассказ.

– Ухаживания прекрасного юноши моя мать Семела приняла с удовольствием. И когда он назвался самым могущественным из бессмертных, в словах его не усомнилась. А когда повел ее в укромную бухту, подальше от недремлющего и назойливого ока своей жены, не сопротивлялась. В свой срок живот Семелы раздулся, и она принялась хвастать перед всеми, кто готов был слушать, что носит в утробе ребенка самого Зевса. Услыхала Гера, как глупая смертная девчонка бахвалится сыном, зачатым от бога, и задумала отомстить. Пришла к моей матери под видом старухи и подвергла сомнению ее слова.

– Почему Зевс не явится к тебе во всем своем золотом блеске, как является к бессмертной жене? – спросила Гера у Семелы. – Заставь его показаться в истинном обличье, и тогда уж точно будешь знать, чьего сына носишь.

Дионис замолчал. А у меня все внутри перевернулось. Как злобная Гера расправляется с несчастными смертными любовницами Зевса, я знала. И сочувствовала Дионису, которому приходилось пересказывать случившееся с матерью, ведь Гера, конечно, и здесь схитрила, не иначе.

– Вот Семела и пошла к Зевсу и заставила того поклясться, что любую ее просьбу он исполнит. Отец и поклялся, смеясь, – Стиксом поклялся, великой рекой, всякий дух уносящей в сырые сумерки подземного царства. Такую клятву не обойдешь. Даже всесильного, могущественного Зевса эта клятва связала нерушимыми узами. И когда Семела произнесла свою просьбу – явись, мол, мне настоящим, бессмертным богом, – отец сразу понял, что Гера его разоблачила и такова ее месть. С тяжелым сердцем сбросил он смертную оболочку и предстал в грозном и ослепительном божественном обличье. Такого зрелища ни один человек не выдержит. В мгновение ока моя беременная мать превратилась в пепел.

Я сглотнула. Так хитроумно и страшно было возмездие Геры. Опять она обвела вокруг пальца неверного мужа. Опять платить за все пришлось женщине.

– Как тогда?.. – Я не договорила.

– Как я в уголья не превратился вместе с матерью? – Дионис мрачно усмехнулся. – Отец успел выхватить меня из ее утробы. Мне не настало еще время родиться, и до той поры Зевс надежно меня спрятал – зашил себе в бедро. Так что я дважды появился на свет и олимпиец по праву рождения, ведь мой отец питал меня своей золотой кровью, которая вымыла смертную кровь, доставшуюся бы мне от матери, сложись все иначе.

Меня кольнула жалость к нему – ребенку, оторванному от матери из одной лишь злобы и уязвленного самолюбия. Даже Минотавр познал нежность материнских прикосновений, пусть его обезумевший мозг и не мог понять, что такое любовь.

– Гера, конечно, не потерпела бы ребенка, которого хотела сжечь, в чертогах Олимпа, и отец доверил меня, младенца, заботам нимф с горы Ниса. Гера этих мест не любила, так что там я был спрятан надежно и мог спокойно расти.

Так вот почему он ведет себя совсем иначе, чем ожидаешь от бога, подумала я. Не в золотых чертогах Олимпа вырос Дионис, средь сонма холеных, жестоких бессмертных, дерущихся за превосходство. И живой его нрав, и улыбка, озарявшая лицо, и веселый, ласковый взгляд – все доказывало, что не учился он, сидя на коленях у Зевса, смотреть на белый свет как на