Эван выразительно кивал его словам. Бен лишь слушал, подняв взгляд к той линии, где потолок встречался с дальней стеной комнаты.

— Поверить не могу, — произнес он наконец, радуясь, что остальные двое не понимают, что именно он имеет в виду.

— А знаете что? — продолжал возмущаться Хатч. — Пошло это место! Пошел весь их долбаный пиар! Пусть себе и дальше нянчатся со своими долбаными слюнтяями!

Он скрестил ноги и принялся ковырять пальцем кроссовок в том месте, где начала рваться ткань.

— Переводиться надо отсюда, сечешь? — сказал Эван. — Это вообще место отстойное. Мой приятель Оуэн, с которым мы дома дружим, сейчас в Милтоне учится. Говорит, у них там офигенно весело и беззаботно. Они там всего на полдня, так что у всех свои тачки и после уроков можно делать все что хочешь.

У Хатча через дыру сбоку кроссовка уже свободно пролезал палец.

— Знаешь, Тедди вот никогда бы так просто это не проглотил, — повернулся Хатч к Бену.

— Угу, — буркнул себе под нос Бен.

— Вот он-то ни за что не оставил бы такое без ответа.

— Что правда, то правда, — поддакнул Эван.

— Нам необходимо что-то сделать, — продолжал Хатч. — Что-нибудь этакое… заметное.

— Ну да, чтобы Эстон потом дважды хорошенько подумал, прежде чем поступать как последний сукин сын.

На следующее утро Хатч подбил двенадцать третьеклассников, чтобы те во время утренней службы встали и вышли из капеллы. В тот же день, когда Бен появился в столовой, Хатч сразу подскочил к нему в зале отдыха, словно только и дожидался, когда же тот придет.

— Какого черта?! — прошипел он.

— Что?

— Почему ты тоже не вышел?

— Вышел? Я же на костылях.

— И что?! Представь, как бы это мощно смотрелось, если бы ты взял и вышел тоже! И все бы сказали: «Видали? Он вон даже на костылях ушел!» К тому же, если бы ты, звезда сквоша, оттуда ушел, это бы кое-что да значило!

Бен, приятно согретый этой лестью, пару мгновений ничего не отвечал.

— Ну ладно, может, в другой раз.

— Другого раза не будет! — сказал Хатч, отводя взгляд. — И никаких, черт возьми, «может быть».

И, быстро развернувшись, он пошел прочь по сводчатому коридору.

В учебном корпусе и в клубе все только это и обсуждали.

— Если новички могут делать все, что им захочется, — доносилось до Бена, — они так никогда и не научатся себя вести.

— Эннис был совершенно прав и вообще самый крутой был чувак в этой школе.

— Эта чертова администрация просто старается сделать, чтобы со стороны все выглядело хорошо.

— Его семья наняла что-то типа специалиста по вступительным экзаменам, чтобы он вместе с Эннисом работал над заявлениями в универ. Тот курировал все его внешкольные занятия, и из-за него чуваку пришлось четыре или пять раз переделывать вступительное эссе. И все это ради того, чтобы ему дали отсюда пинка.

— Они бы не посмели тронуть Энниса, не будь у Ахмедова папочки дофигища миллионов.

На какое-то время под окнами «желоба» повис флаг Конфедерации, прежде чем Деннет успел его конфисковать.

Жизнь Ахмеда с этих пор сделалась заметно тяжелее, и даже тот факт, что он до сих пор ходил едва ли не лысым, не вызывал к нему хоть какого-то снисхождения. Дважды исчезали его чистые, после прачечной, рубашки, а потом внезапно обнаруживались в канаве, прорытой вдоль отведенной под бассейн площадки.

Хатч продолжал всех баламутить и подбивать. По пути на уроки ребята пристраивались рядом с Ахмедом, потихоньку оттирая его с дороги. В столовой парни брали яйца и рыбу, клали в контейнер с крышкой, а потом оставляли его приоткрытым в самом низу шкафчика Ахмеда, пока тот принимал после тренировки душ.

За обедом Хатч подговаривал народ на какое-нибудь более серьезное хулиганство: например, каким-то образом сделать так, чтобы машина ректора врезалась в здание капеллы, или заблокировать все дверные ручки в учебном корпусе велосипедными замками, то есть выкинуть нечто такое, что остановило бы учебу, чтобы ученики смогли схватить за горло школьную жизнь.

Если раньше Ахмед мог задержаться в зале отдыха столовой и с кем угодно поболтать, то теперь его там быстро окружала, спиной к нему, компания девушек, разговаривавших со вставшими таким же кольцом парнями, отчего Ахмеду было и не уйти, и не пообщаться с кем-либо. Бен был этим просто ошарашен: ведь вроде бы Энниса на самом деле никто в школе не любил. Преподаватели пытались вмешиваться по мере возможности, однако от этого все становилось только хуже.

— А как вы с ним у себя в комнате общаетесь? — спросил его как-то Хатч.

— Мы никогда с ним не были друзьями, чувак, — ответил Бен.

Он постоянно наблюдал за соседом. Гордая осанка Ахмеда ничуть не изменилась, однако он утратил прежний настрой невозмутимой беспечности. Как-то во вторник после большого ужина Бен заметил, что Ахмед водит пальцем по чьему-то имени на деревянной памятной табличке в верхнем зале. Выждав, пока Ахмед уйдет, Бен тоже подошел к табличке и прочитал на ней: «Генри Стенхоуп Андерхилл».

В тот же вечер Бен, работая за своим письменным столом, полуобернулся к Ахмеду.

— А кто это такой?

Его сосед сидел на диване, но Бен не стал поворачиваться к нему полностью, как будто его мог сейчас увидеть Хатч.

— Ты о ком?

— Генри Андерхилл. Я видел, как ты отыскал его имя на табличках в столовке.

— Мне казалось, я тебе о нем уже рассказывал.

— Нет.

— Ну, я даже не знаю, с чего начать… — замялся Ахмед. — Вообще, если б не он, я бы тут ни за что не оказался.

— Это как?

— Ну, тебя вот родители как сюда определили?

— Как?

— Да, как?

— Ну, понимаешь, мой отец здесь учился, и мой дядя… да весь наш род на самом деле. Мой прапрадедушка относился к самому первому выпуску школы.

— Вот именно. А мой отец в юношеские годы был мелким торговцем. Он одним из первых привез в Дубай сигареты.

Ахмед на мгновение умолк, после чего стал рассказывать дальше. О том, как его отцу удалось познакомиться с чиновниками, заправлявшими небольшим портом в устье реки, на которой стоит их город. Тогдашний эмир Дубая, шейх Рашид ибн-Саид аль-Мактум, в ту пору, в конце семидесятых, планировал построить новый порт, покрупнее прежнего и чуть западнее, в Джабаль-Али.

Противники этого проекта уверяли, что новый порт окажется слишком большим, что это напрасная трата денег, но отец Ахмеда не соглашался с их доводами, прекрасно зная нужды дубайских коммерсантов.

Для нового строительства Дубай нанял западных архитекторов и инженеров, и среди них оказался американец по имени Генри Андерхилл. Он был