открутить крышку. В течение следующих 12 часов я обращалась с просьбами открыть мне эту бутылку еще к 12 людям, но ни у кого не получилось. А ведь это был мой единственный запас жидкости. Меня так мучила жажда, что хотелось разбить эту чертову штуку о камень, но я не могла рисковать и дать жидкости вытечь, поэтому продолжала идти, неся на себе лишний вес всей этой воды и надеясь, что в какой-то момент доберусь до нее, но этого так и не произошло.

Сохраняйте спокойствие и продолжайте действовать.

Раньше мне доводилось испытывать обезвоживание. Понятное дело, такое никому не нравится. Отстой, да и последствия неприятные. Но я предпочла бы столкнуться с этими последствиями, чем пить из чужой бутылки. Все вокруг меня к этому времени уже были больны. Бронхит, «кашель Кхумбу», инфекции грудной клетки, простуда, грипп, пневмония, отек легких, диарея. Мы с Эммой, оставаясь последними здоровыми людьми, осматривали лагерь с неприятным ощущением надвигающейся гибели. Обезвоживание замедлит мои движения. Возможно, у меня начнутся галлюцинации. Я была совершенно уверена, что могу рассчитывать на Финджо Дорджи, если меня серьезно накроет. Или нет. Или кто знает. Я колебалась. Я справлюсь. Но это невозможно. Сделай это. К черту. Нет, сделай.

Я читала статью в журнале Alpinist о альпинисте Доне Боуи, который в 2013 году шел на Аннапурну вместе с Ули Штеком. Он рассказывал о внутреннем диалоге, о мучительном выборе между уверенным «Я МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ» и пренебрежительным «ЭТА ИДЕЯ НИКУДА НЕ ГОДИТСЯ». Вот и я вела с собой подобный диалог. Мы продолжали двигаться. Мои мысли продолжали блуждать. Теперь меня бесила маска. Кислородная дыхательная трубка была такой большой, что загораживала всю нижнюю часть лица, она шла от переносицы через обе щеки и уходила под подбородок. Мои альпинистские очки – на батарейках, со встроенным вентилятором для предотвращения конденсата – тоже были огромными, от переносицы до макушки. Из-за этого на голове не оставалось места для фонаря-налобника, который надлежало крепить на каску, а каска моя… Ладно, не будем о груст-ном. Фонарь то и дело уползал вверх, задираясь выше линии роста волос. А я то и дело стягивала его вниз. А он опять уползал вверх. Я все время вспоминала, как моя каска катилась вниз с горы – картина так и стояла у меня перед глазами. Стараясь уверенно ставить ноги, одной рукой используя ледоруб, а другой нащупывая что-то в кармане, я вдруг ощутила, как резинка, на которой крепился мой налобник, ослабла, щелкнула и расстегнулась, и мой фонарь, отскочив в сторону, поскакал с горы во мрак, словно Баггз Банни. Оставалось только заверещать ему вслед.

– Н-е-е-т! Че-е-ерт!

Проклятье. Теперь я по-настоящему разозлилась. У меня был другой фонарь, но он остался внизу, в четвертом лагере. Когда Дэниел проверил снаряжение, которое нам предстояло взять с собой на вершину, вместо второго фонаря он настоял на том, чтобы мы взяли запасной комплект батареек. Очень, очень много запасных батареек. А теперь, когда у меня не осталось чертова фонаря, они прослужат еще дольше. Не говоря ни слова, мы с Финджо Дорджи стали двигаться, как танцоры в балете, чтобы пользоваться светом его фонаря, и продолжили подъем. Он проходил с десяток шагов и поворачивался, чтобы осветить мне дорогу, и я запоминала ее, а потом он разворачивался и шел вверх. Десять шагов в темноте. Мерцающий свет. Десять шагов в темноте. Мерцающий свет.

Я была в самом отвратительном настроении, какое только можно себе представить. Зачем я это делаю? Мне ничего не надо никому доказывать. Я сейчас выше, чем бывала когда-либо. Мне надо просто сократить потери. Надо развернуться и идти вниз. Дэниела тут нет. Зачем я здесь? Я так устала. Я так хочу пить. Я так устала.

Пока этот внутренний голос продолжал отравлять меня своими доводами, я пыталась подбодрить себя мыслями вроде Ты же так усердно тренировалась, но они быстро превратились в Ты только что профукала 75 тыс. долларов. Когда Финджо Дорджи в очередной раз обернулся, пошел снег. Я посмотрела вверх, на звезды, но они играли со мной, то ныряя в облака, то выныривая из них. Звезды, падающий снег, свет налобных фонарей вдали: все сливалось, как на старой зернистой 8-миллиметровой кинопленке. Гора вздымалась подо мной, оледеневшая до самых глубин, бесконечно белая и безразличная. Вокруг меня под снегом лежали, погрузившись в сон, альпинисты. Тающие ледники Эвереста то и дело возвращают их тела в ужасную реальность, но, пробираясь сквозь ледяной мрак, легко представить, что это вовсе не такая уж ужасная смерть, стоит только свернуться теплым комочком, приняв позу зародыша, и прикрыть глаза, и можно будет уснуть.

Прекрати. Прекрати. Соберись.

Я почувствовала, как по спирали несусь вниз, вниз, вниз, отчаянно пытаясь остановиться. Десять шагов в темноте. Мерцающий свет. Десять шагов в темноте. Мерцающий свет.

Девяносто девять бутылок пива стояли на стене,

Девяносто девять бутылок пива стояли на стене36,

Песенка сначала зазвенела в ушах, как комариный писк, а потом превратилась в мантру, четкую, как удары сердца.

Одна из них упала,

Осталось девяносто восемь.

Я дышала в такт и заставляла себя переставлять ноги.

Девяносто восемь бутылок пива стояли на стене,

Девяносто восемь бутылок пива стояли на стене,

Одна из них упала,

Осталось девяносто семь.

Семьей мы когда-то часто ездили на машине. Каждые выходные мы куда-нибудь ездили.