– Я… не… Эдвард! Я – Паразит! Паразит! Хватит делать мне больно! Хватит пытаться меня убить! Если вы не прекратите… я вас сожру! Слышите?! Я.

Он колотил по стене, ожидая ответа на свой внезапный всплеск агрессии, но ответа не было. Через несколько секунд он выдохся, вернулся в угол и зарыдал.

– Так-то лучше, – мягко и сдержанно произнёс голос.

Эдвард попытался представить, как обладатель голоса стоит рядом, похлопывает его по спине и утешает.

– Эдвард, все эти годы часть тебя – самая потаённая часть – верила, что ты заслуживаешь находиться в этой ужасной оболочке. Паразит – словно саркофаг, в котором ты себя похоронил.

Эдвард внимательно слушал.

– Так тебе было легче выживать, легче защищаться от нападок общества. Невероятно, но Паразит стал для тебя чем-то вроде ангела-хранителя.

– Нет! Я…

– Пожалуйста, позволь мне закончить. Наш разговор, твоя исповедь – важный шаг в прошлое. Впервые за долгое время в тебе происходят эмоциональные изменения. Скоро придёт час, когда тебе не понадобится защита Паразита, и Паразит это чувствует. Вероятно, он чувствовал это уже некоторое время, и теперь он до смерти боится. Он злее, чем когда-либо. Эдвард, тебе известно, почему?

Эдвард помотал головой. Слёзы катились по его щекам.

– Всё потому, что дни Паразита сочтены, и он это понимает.

Эдвард разревелся. Он склонил голову и закрыл лицо ладонями. Его тело содрогалось от всхлипываний, и он упал на колени, будто кланяясь в пол.

– Эдвард, ты открылся мне. Выбрался из саркофага боли и одиночества, и поведал свою историю, рассказал о своих страхах. Пускай эта камера – тоже саркофаг, с решётками, замками и охраной, но исповедь всё равно освобождает, верно?

Эдвард взглянул в камеру заплаканными красными глазами.

– Дааа, – прошептал он, согласно кивая. – Я сссвободен… Свободен.

Он задрожал, на этот раз от радости и облегчения.

Он больше не чувствовал одиночества, не хотел возвращаться в своё тёмное, холодное и сырое убежище, с крысами и жестоким голосом в голове. Пусть жизнь в заключении была далека от идеальной, Эдварду не нужно теперь было оставаться одному. Он мог находиться на поверхности, под защитой, и жить, не боясь Человека-паука и преследования со стороны других людей. Он был защищён, счастлив и свободен.

– Свободен, – повторил он и со смехом начал кататься по полу.

– Я свободен, свободен!

Снаружи, за зеркальным стеклом, охранник наблюдал за тем, как Эдвард Уэлан купается во вновь обретённой свободе. К охраннику подошёл ещё один человек и передал ему гамбургер из бумажного пакета.

– Что это с ним? – спросил новоприбывший, вешая на ближайший стул шляпу.

Первый полицейский пожал плечами и уселся, чтобы перекусить.

– Шут знает. Он уже битый час сам с собой болтает. Чем скорее этого урода упекут в психушку, тем лучше.

Второй коп откусил кусок гамбургера. Кусочки лука и салата полетели на пол.

– Твои бы слова да Богу в уши.

Полицейские принялись уплетать еду за разговорами о семьях и телепередачах, не сводя глаз с чудовища в соседней камере. Но чудовищу было всё равно. Впереди его ждало пожизненное заключение и осуждение общества, но впервые в жизни Эдварду Уэлану не нужно было никому ничего доказывать. Даже голосу в собственной голове.

МЭРИ-ДЖЕЙН укуталась в одеяло и смотрела телевизор в ожидании Питера. По кабельному показывали какую-то чушь, которую Мэри-Джейн смутно помнила из детства. «Печаль, – подумала она. – Я столько лет мечтала о том, чтобы вновь увидеть этот фильм. Когда мне было… кажется, девять, он казался таким классным. А теперь я понимаю, что это полнейший отстой».

Она сунула руку в полупустую банку с печеньем.

«Серьёзно, только взгляните, – расхохоталась она, глядя на экран. – Два взрослых мужика в дурацких костюмах отстреливают резиновых чудовищ? Память об этом я хранила столько времени? Да уж, с возрастом всё меняется».

Мэри-Джейн отложила печенье и посмотрела в окно.

«Или не всё. Похоже, мне до сих пор нравятся взрослые мужики в дурацких костюмах».

В стороне что-то скрипнуло. Девушка взволнованно подскочила, скинула одеяло и подошла к ванной.

– Питер, это ты?

Тишина. Наверное, соседи. Или крысы. Но уж точно не Питер Паркер.

Придётся ещё подождать.

Эм-Джей вытерла глаза и вернулась в постель, убрав банку с печеньем и несколько фотоальбомов подальше. Она накрылась одеялом с головой и почувствовала, что её веки тяжелеют. Она не верила, что ей удастся уснуть. С утра в новостях сообщили о самоубийстве Крэйвена и его признании, а это значило, что Питер должен скоро вернуться.

Я собрала и разобрала чемоданы уже раз шесть, не меньше.

Она подёргала ручку пустого чемодана, зная, что не станет собирать его в седьмой раз. Когда Питер появился у неё дома в прошлый раз и снял маску, открыв опухшие, полные слёз глаза, она почувствовала радость и облегчение. Эм-Джей знала, что сердце велит ей ждать Питера хоть целую вечность.

В нескольких кварталах Человек-паук удалялся от дома Крэйвена, на ходу читая «Дейли Бьюгл». Вернувшись к особняку Охотника, он обнаружил, что здание забито полицейскими и журналистами, а разбитое окно четвёртого этажа пересекает жёлтая полицейская лента. Вокруг столпились соседи и прохожие, пытаясь заглянуть внутрь через кордон, чтобы понять, что происходит.

«Меня ждут ещё одни похороны», – подумал Питер.

Нед Лидс, Джо Фейс.

А теперь и Крэйвен-охотник.

Крэйвен мёртв, и какое мне до этого дело?

Питер знал, какое. Он хотел, чтобы Крэйвен отправился за решётку, а не в морг. Он хотел, чтобы Крэйвен понял, что Человек-паук победил, справился со всеми испытаниями, устроенными ему Охотником. Теперь Крэйвен был мёртв, а Человек-паук, оправданный по всем пунктам, терзался чувством вины.

Крэйвен застрелился. На счету Человека-паука ещё один труп.

Крэйвен-охотник, лишивший себя жизни и оплакиваемый своим заклятым врагом.

«Что мне с того? Крэйвен зарыл меня в землю, мучил Паразита, убивал людей. Скатертью дорожка. Как и Норману Осборну».

Как и Неду Лидсу?

Мышцы отозвались болью, когда Питер приготовился прыгнуть с крыши. Его мучило чувство пустоты и незавершённости. Нужно было поставить точку.

Почему я? Я жив. Чёрт побери, я жив. Я просто хочу жить своей жизнью.