— Вы замечательный педагог, — вставил свое слово Маркус виноватым тоном.

— Так почему же вы двое никак не можете сыграть все сцены как положено? Я понимаю, что в ваших собственных отношениях были изменения. И не осуждаю вашей взаимной симпатии. Но такими темпами вы мне провалите спектакль! Поставить его было моей мечтой. Я увидела в вас потенциал, который вы оба раскрывали на репетициях с переменным успехом. Так соберитесь же! — почти кричала она.

Было обидно, ничего не скажешь. Катрин просто светилась от счастья, слыша все это. Мне даже врезать ей захотелось. Но Маркус сказал, что поговорил с ней. И надо сказать, что они даже не здороваются друг с другом.

С Эндом у Маркуса тоже несколько испортились отношения. Но встревать в их дела я не собиралась. Энда я недолюбливала.

— Ты, Ламия, должна его презирать вначале, ненавидеть в середине и проникнуться к нему нежным чувством только в конце! А ты что творишь?

— Я постараюсь, миссис Руппен, — выговорила я, поджимая губы. Было очень обидно, получать регулярные похвалы на занятиях, а на генеральной репетиции ТАКИЕ претензии.

— Будь уж добра, постарайся! Мы не закончим сегодня, пока Вы не сыграете все именно так, как надо.

Маркус обнял меня за плечи и повел на сцену.

— Можно? — раздался голос Лоренцо за спиной. Мы обернулись, — Ламия, можно с тобой поговорить?

— Конечно, только быстро.

Маркус поднялся на сцену.

— Ламия, — начал он тихим шепотом, который смогла бы расслышать только я, — Вспомни, как ты его ненавидела. Тебе всего-то надо воспроизвести эти эмоции на сцене.

— Я понимаю, но не могу. Сейчас-то у нас все иначе!

— Ты оборотень. Ты можешь все! Тем более воспроизвести собственные чувства и эмоции недавнего прошлого!

Я вздохнула. Опять косяк! Кивнув, я поднялась на сцену. Усилием прекрасной памяти оборотня я сделала это. Уже следующий прогон спектакля полностью устроил миссис Руппен. Напоследок она пожелала мне не забыть того, как я это сделала.

В пятницу автобус ходил в город дважды. Первый раз Дорджест отвозил актеров на последние приготовления. Один грим и прическа делались почти три часа. У меня было четыре платья, в которые мне предстояло переодеваться в две минуты. Но при этом я должна была трансформировать свою прическу.

Мне хотели помогать, но я вызвалась все делать сама, так можно использовать скорость оборотня. Благо, запомнить какие именно шпильки и невидимки куда вставляются и вынимаются, не составляло труда. Мне просто повезло, что ни в одно из моих переодеваний за кулисами с женской стороны никого не было.

Второй автобус вез зрителей, среди которых были не только ребята, ходившие в школу искусств, но и наши родители. Все родители! Вождь тоже будет здесь. Кстати, оба родителя Маркуса тоже обещали прибыть. А это значит, что я впервые увижу миссис Тортон.

Из-за кулисье я могла видеть, как люди пребывают. Как в порядочных театрах, здесь даже были три звонка. После третьего все актеры первой сцены стояли на сцене в ожидании открытия занавеса.

По телу бежали мурашки. В чудесном платье миссис Руппен вышла за занавес и объявила спектакль. После ее второго шага обратно, когда она была еще на сцене, занавеса стал медленно отодвигаться. Дыхание перехватило от волнения, хотя меня на сцене еще не было. Надо было выпить успокоительного.

«Ты сможешь. Каждый оборотень проходил это издевательство. И ты сможешь! Ты уже полноценный оборотень. Вампира не испугалась! Вперед. Не дрейфь!» — убеждала я себя.

Время. Мой выход. Шаг на сцену самый сложный. Глубокий вдох. Абстрагироваться от зрителей. Их нет. Это точно такая же репетиция, что и в среду, только нет права на ошибку или оговорку…

У меня получилось. Спектакль сыграли отлично.

К третьей сцене (бал в Незерфилде) мое волнение прошло. Это была первая сцена, где участвовал Маркус, знакомство Элизабет Беннет с мистером Дарси. От меня требовалось воспроизвести свои негативные эмоции в отношении Маркуса. Я справилась, как мне показалось. По крайней мере, миссис Руппен, которая пока еще стояла за кулисами улыбалась и кивала.

Много моих душевных сил потребовала сцена объяснения в чувствах мистера Дарси. Накричать на Маркуса было больно, но надо. Я сконцентрировалась на своих чувствах двух месячной давности и сделала это! Сразу после этого следовал антракт, который позволил мне извиниться перед любимым.

А финальную сцену объяснений уже во взаимной любви мы отыграли точно также как в день своих первых признаний. Я также ему улыбалась, он мне, и за руку я взяла его точно также. Только от поцелуя ели сдержалась.

Спектакль прошел на ура. Нам аплодировали стоя.

Миссис Руппен по окончании вышла прямо в своем наряде леди Кетрин, чтобы представить всех актеров. Мы за ней рядочком прошествовали на сцену для поклона. Ощущение успеха просто переполняло меня. А учитывая, что со мной рядом был Маркус, которого я так и держала за руку, верх счастья.

Вот теперь я позволила себе найти взглядом наших родителей. Без труда я нашла своих. Мама плакала, вытирая слезы носовым платком. Папа одной рукой держал ее за плечи. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся, захлопав в ладоши и чуть склонив голову. Он фактически преклонился перед нами, передо мной! Я не могла сделать того же, но улыбаться можно было.

Наши с Маркусом имена были названы. Нам предстояло выйти вперед и поклониться.

Миссис Руппен специально называла нас парами. Только вот мы были единственной парой, которая беспардонно продолжала держать пальцы сплетенными.

В момент поклона мой взгляд упал на другую пару, которая ничем сейчас не напоминала моих родителей. Это были родители Маркуса.

Его отец смотрел не на нас, а на наши сплетенные пальцы рук. Он буквально буравил меня взглядом. Я чувствовала его презрение ко мне. Неужели, так можно? Меня этот взгляд будто встряхнул. Будто ледяной водой из ведра окатили. И это священник? В его глазах не было ни капли любви или радости за сына, только недовольство…

Рядом стояла женщина, небольшого роста с сероватым цветом лица, кругами под глазами, и одетая, мягко говоря, не очень. Нет, она была чистая и опрятная. Просто одежда была явно старой. Кто приходит на спектакль сына в такой одежде?

Только тот, у кого вся одежда такая. Мне стало жаль ее. Как же не любит ее муж, что позволяет так выглядеть? Она плакала. Только в ее слезах не было той радости и счастья, что в глазах моей мамы. Эта женщина плакала с таким надрывом, с такой грустью, что сердце разрывалось. От нее прямо веяло обреченностью, безысходностью.

После такого зрелища вся моя радость от успеха спектакля улетучилась, как ни бывало. Маркус заметил мой пристальный взгляд. С каждым мгновением моя неприязнь возрастала. Маркус увел меня за кулисы.

— Что с тобой, милая? — хмурился он, беря за плечи.