В деревню я не вернулась. Я прибежала в человеческом облике на свою любимую полянку, к своему камню, и упала там без сил. За время бега слезы закончились. Остались лишь всхлипы.

Я лежала на сырой весенней земле. Я просила ее забрать мою боль, мое несчастье, дать мне сил. Так наступили сумерки. Боль прошла, оставив после себя лишь пустоту. Никаких чувств не осталось.

— Ламия! — звали по лесу.

— Ламия! — раздался крик Лоренцо, а следом уже значительно ближе, облегченный вдох и снова мое имя, — Ламия! Я нашел тебя…

Странно, но Лоренцо ни о чем меня не спрашивал. Он просто помог мне подняться и спокойно дойти до дома. Там меня уже приняла мама. Вот она уж причитала от души, пока отец на нее не рявкнул.

— Она сама нам все объяснит, когда посчитает нужным. Оставь ее, — сказал он. И я ему была несказанно благодарна.

Выходные я провела в полном молчании. Я просто не хотела никому ничего говорить. Даже есть не особо хотелось, но приходилось. Утром понедельника я осознала, что мне вновь необходимо ехать в город. Где-то в глубине что-то ухнуло и пропало. Сердце снова попыталось достучаться до моего сознания.

— Ламия, ты точно не хочешь мне ничего сказать? — уточнил Лоренцо, когда мы ехали в автобусе.

— Нет, Лоренцо. Но спасибо за заботу. Со временем все пройдет. Только бы его не видеть.

— Не выйдет. Вы с ним играете в спектакле. И завтра у нас очередная репетиция. Даже если тебе сегодня повезет, и он не явиться на остановку, завтра встречи с ним тебе не избежать. Готовься!

На его слова мне не чего было ответить. Я лишь тяжело вздохнула и закрыла глаза. Странно, первый раз в жизни я произносила такую странную молитву: «Господи, сделай так, чтобы я его больше никогда, никогда не видела и не слышала». Но моя молитва не была услышана.

Еще из автобуса я заметила его фигуру на остановке. Лоренцо тоже. Он положил свою руку на мою, слегка похлопав.

— Я поговорю с ним. Подожди немного, — сказал он и чуть ли не первым стал протискиваться наружу.

— Привет Маркус. Не жди ее. Она не хочет с тобой разговаривать. Я понятия не имею, что между вами произошло, но будь человеком, дай ей самой пережить все это! Она успокоиться и может быть тогда…

— Может быть? Тогда? Это когда? Мне нужно ей все объяснить. Кто-то рассказал ей обо мне… — он осекся, — …о том, что я… В общем, она не все знает. Ей рассказали лишь часть. Нас специально хотели разлучить и им это удалось!

— Значит, ты дал повод. Дай ей время. Все утрясется, я уверен! — проговорил Лоренцо и похлопал его по плечу. Тортон видимо поддался на его уговоры и опустил голову.

— Все равно завтра мы увидимся, — пробурчал он себе под нос.

— Завтра еще не срок. Не советую, — тихо ответил Лоренцо, — вот через месяц, возможно!

— Месяц? Ты сума сошел! Это целая вечность! — округлил он глаза. Я же наблюдала за этим разговором с заднего сидения автобуса. В нем, кстати, я осталась одна.

— Пошли. Не люблю опаздывать, — сказал Лоренцо, похлопав его по спине, — Время лечит.

Парни стали медленно двигаться в сторону школы. Мне было нужно идти в другом направлении. Тут Дорджест подал голос. Учение свет!

— Решила не идти? — посмеялся он, хотя глаза его были серьезными. Я ничего не ответила, просто встала и вышла.

До самого занятия актерским мастерством я не видела Тортона. От этого было одновременно и легче и больнее. Мое сердце стало мазохистом, потому что хотело видеть его, даже если его присутствие причиняло боль.

Шанс испытать самоконтроль моего сознания и сомнительное удовольствие мазохизма мне представился уже скоро. Надо отметить, что Лоренцо вызвался меня проводить, чтобы избежать возможного приставания с объяснениями. Так вместе с Лоренцо я вошла в класс.

Тортон сидел на своем обычном месте. Тело его было напряжено, а взгляд сфокусирован на нас. Стиснув зубы и напустив на лицо спокойствие, я прошла к своему месту. Сейчас я дико жалела, что мы сидим напротив. Но это к лучшему. Я смогу показать, что равнодушна к нему.

Миссис Руппен захлопала в ладоши от радости, что все ее актеры в полном сборе. И как следовало ожидать, первой сценой была наша с Тортоном.

К моему злобному удовлетворению, она дала нам сцену предложения руки и сердца, которая у нас до этого получалась хуже всего. Этого нельзя было допускать, поскольку этот эпизод является кульминацией романа, его переломным моментом. И сейчас у меня был шанс вылить свое негодование на него, хоть и посредством актерской игры.

Впервые он читал свою часть диалога с надрывом, сомнением и чувством вины. Но мне это нравилось, хоть сердце в груди екало и болело. Я отмела его эмоции, как плохого советчика.

Свою же часть я прочла с диким чувством презрения и ненависти. В его глазах я видела ужас от такой перемены. Ноздри его раздувались, он тяжело и часто дышал. А я лишь больше напирала и повышала голос.

Миссис Руппен осталась довольна. Она просто визжала от радости и восторгов. Более мы не разговаривали. Но и расстроить мы умудрились Миссис Руппен, поскольку отлично сыгранные до этого сцены любезности и нежности между Элизабет и мистером Дарси теперь выходили у меня плохо, хотя Тортон пожалуй играл их еще лучше, чем прежде.

Больше месяца я так и не рассказывала Лоренцо причину нашей ссоры. Но однажды все-таки я решилась на это. И каков же был мой шок, когда Лоренцо, сказал, что знал о споре.

— Как это? Ты знал и ничего мне не сказал? Друг называется, — взвилась я, вскакивая с дивана в его гостиной.

— Успокойся. Да, я знал, что такое было. Насколько мне известно, Маркус отказался от спора почти сразу и отдал свою лучшую резную картину Энду, — пожимал он плечами.

— Так все дело в картине? — изумилась я. Как можно спорить на чувства человека я не могла понять и до этого, но расценки меня просто убили.

— Ты не о том сейчас думаешь.

— А о чем же я должна думать? Давно ты узнал?

— Давно. Ребята сказали мне о споре, когда Маркус уже от него отказался. И то, только потому что им жаль было поигранной картины. Ее должны были выставить на какой-то конкурс, а теперь она висит в доме Энда.

— Когда?

— В середине октября.

— Октября? Как это? Мы ведь тогда еще не встречались? — удивилась я.

— Вот именно. Маркусу не удалось привлечь твоего внимания в установленный срок. Он проиграл. Никакого нового спора не было. А то, что вы начали встречаться было искренним. Он очень переживает ваш разрыв. А кто тебе сказал о нем?

— Не важно, кто мне сказал. Важно, что ты, мой лучший друг, не сказал мне этого!

— А зачем? Я несколько раз и разными способами уточнял, не заключили ли они нового спора. Но все как один сказали, что Маркус самым резким способом дал понять, что вообще никогда не собирается больше спорить на девушек и им этого не советует. Я успокоился, хотя и постоянно наблюдал за ними. Энд, кстати, постоянно, в течение рождественских каникул подкалывал Маркуса, но тот был непреклонен. О чем и зачем мне было тебе говорить? Я видел, как парень к тебе относится, и до сих пор вижу. Ты вот только не желаешь этого замечать. Любой другой бы на моем месте, наоборот, полил его грязью, чтобы отдалить вас друг от друга…