– …и все время говорит, что ты похож на мать, а стоило бы больше взять от ба… да, от бабушки. Не от отца даже, от бабушки. И знаешь, что? В какой-то момент ты начинаешь отрицать, что хоть чем-то на нее можешь быть похожа. Я не хочу ничего про нее узнавать, потому что не хочу иметь с ней ничего общего, вот и все. Не хочу на нее равняться или сравнивать себя с ней. Она уже мертва, и все, что от нее осталось – слова и зелья. А я – это я, и когда выйду замуж, у нас даже фамилии будут разные. Скорее бы.

Я перевела дух.

– Ты… ничего не понял, да? Но это сложно объяснить.

– Ничего, – Щиц похлопал меня по плечу, вставая, – я постараюсь понять. Вставай, холодно тут сидеть.

Он протянул руку.

– И ты вышла…

Я пожала плечами.

– Не за этим. Знаешь, Элий… Он… Я просто не знаю, что с ним делать, потому что мне так стыдно, и я повела себя неправильно, и, хоть я и решила, но не прямо же сейчас… Иногда ты просто недостоин кого-то, и… Думаю, с тех пор, как приехала в академию, я чувствую себя вдвойне недостойной. Я просто… Захотела подышать воздухом, и все. И подумать. Мне немного страшно, хоть ты и говоришь, что во сне я сильнее, но…

– Хватит. – Мягко улыбнулся Щиц. – У тебя в голове путаница, скажешь, когда поймешь, что именно и кому хочешь сказать, ладно?

Он вдруг резко повернул голову. Прислушался. Отбросил мою руку, как будто это была змея шипящая.

– Ад холодный…

И заслонил лицо руками.

– Что такое? – удивилась я.

– Просто иди уже спать, – чуть резковато сказал он, раздраженно потирая согнутую шею, – и… если тебе не сложно, распутай свои мысли побыстрее. Тебя… проводить?

Я выбралась на тропинку. До общежития было идти минут десять, не больше.

– Нет, зачем? – Я обернулась. – И почему вам с Бонни не все равно? Разве это не моя проблема?

– Это станет моей проблемой, когда мне сегодня попытаются набить морду, – в сторону сказал Щиц, но я все равно расслышала: у меня всегда был даже слишком хороший слух, особенно если говорили шепотом.

– Что?

– Нет, ничего, я так. Просто не люблю все эти любовные драмы под боком. Не мое это. И тебе колдовать мешает. Я все-таки должен обеспечивать хозяйке уют и комфорт, я же фамильяр как-никак. И если ты сейчас же не пойдешь спать, то не выспишься.

– Но…

– Мне тебя понести? Я могу. Только вот как принцессу не получится – горб мешает, а вот мешки с картошкой я только так таскаю, перекинул – и вперед.

И я смирилась с судьбой. Не знаю, почему Щиц был так против моих прогулок под луной в одиночестве… но, если подумать, это разумно, особенно когда за тобой гонится призрак. Так что он прав.

Придется лечь спать. Лучше самой пойти, чтобы не чувствовать себя потом мешком с картошкой, с Щица станется… Но мысль о кровати внушала страх.

Вот от чего я бежала.

Я боялась того… той, что обязательно встретит меня во сне.

Сколько бы ни убеждали меня в обратном Щиц и Бонни, где-то в глубине души я отлично знала, что она во всем лучше меня.

Сильнее.

Могущественнее.

И я была готова к поражению.

– Я сама дойду, – сказала я Щицу, – не беспокойся.

– Точно не хочешь прокатиться?

– Тоже мне, лошадка, – фыркнула я, – не волнуйся за меня, ладно?

– Я не думаю, что это мой выбор, – хмыкнул Щиц, – без обид.

– Никаких обид. Но мне стоит напомнить: выбор как раз таки твой.

Он все-таки увязался вслед за мной: тонкий серпик луны наконец прорвался сквозь распухшие облака и теперь отчаянно светил нам в спину, и достаточно было посмотреть под ноги, чтобы увидеть нашу общую страшную горбатую тень. Хотела бы я встретить Щица в расцвете его сил – тогда не пришлось бы сейчас тащиться в темноте.

Он бы придумал какие-нибудь фонарики или светлячки…

Или я бы смогла их наколдовать.

Забавно выходит: связанные вот так мы слабы. Но порознь – совсем ничего не можем. Папенька меня такому никогда не учил.

Папенька всегда справлялся сам. У него не было друзей – были партнеры, были должники, были выгодные сделки, и сделки похуже; даже моя мама…

Да.

Моя мама была одной из самых удачных его сделок.

Я даже не уверена, любил ли он ее. Мне говорили то, что положено говорить маленькой девочке, множество добрых и красивых слов, но сейчас, оказавшись в академии, так далеко от уютного родного дома, я все больше задумываюсь, какие из этих слов всего лишь удобная полуправда, а что и вовсе наглая ложь, за давностью лет ставшая частью подлинной семейной истории.

Когда я ловила ухом отголоски сплетен, всегда думала, что это всего лишь часть глупых и скучных взрослых заморочек, и пропускала их мимо ушей. А сейчас я, кажется, повзрослела, и очень жалею, что не вслушивалась.

– Выбор мой, – вдруг сказал Щиц после очень долгого молчания, – но если бы я вернулся в тот момент…

– Ты бы отказался?

– Нет, – вздохнул Щиц, – просто знал бы, что это тот случай, когда даже выбор – это отсутствие выбора.

– Ты опять говоришь, как оживший учебник философии, – надулась я, нутром почуяв, что это были не самые приятные слова, но так до конца и не понимая, что именно мне только что сказали.

– Когда-то я много читал.

– А сейчас?

– М-м-м… стираю белье? Слушаю нытье? Разруливаю чужие любовные проблемы?

– Ты стал мне идеальной женой, Щиц, – буркнула я, – молодец. Даже фигурную пилежку освоил.

– Ну что ты, я только учусь, – рассмеялся тот, – вот и дверь, заходи, ну…

– Давай еще кружок.

– Не надышалась еще?

– Просто… Хочу… – я замялась, – просто еще кружок. Меня так и тянет в лес, надеюсь, так устану, что не доползу туда, даже если на меня наденут сапоги-самоходы…

– Не наденут.

– Что?

– Ты не знала? Их тоже я испортил, ну.

– Это как?

Щиц замялся.

– Посушил над костром, наверное?

– Ты и сам не знаешь?

– Что мне, каждый испорченный артефакт помнить? Их слишком много, ну.

И так, препираясь ни о чем, мы намотали еще кругов десять вокруг общежития.

Дело было не в том, что мне нравилось так проводить время – к концу прогулки мои непривычные к ходьбе ноги уже даже не гудели – они налились свинцовой тяжестью и не хотели отрываться от земли.

Я боялась не заснуть даже – проиграть. В меня ведь так верили.