Год прошел быстро, Анна создавала свою труппу, чтобы танцевать то, что хочет и как хочет, подбирала музыку, придумывала свои танцы.

На сей раз новость не из газет – письмо прислал брат Виктора Дандре. Коротко и немногословно о том, что следствие упорно доказывает, что Дандре брал взятки и на эти средства столь широко жил. Виктору грозит три года тюрьмы или огромный штраф в тридцать шесть тысяч рублей, если он сумеет отстоять свою свободу. Денег на штраф нет, поскольку больше года нет доходов. Значит, впереди три года долговой тюрьмы.

Анне ничего не говорило имя сенатора Нейдгарта, которого Государь назначил расследовать многочисленные злоупотребления в Городской думе, но она понимала, что за Дандре взялись серьезно и уже не выпустят, не наказав примерно в назидание другим. Он юрист, что делал, понимал, защититься тоже сможет, но избежать штрафа не удастся. Как и заплатить его.

Теперь Анна прекрасно понимала, сколь велика сумма для Дандре. Год назад она выплатила неустойку Мариинскому театру, потом сумела заработать на Айви-Хаус.

– Значит, придется еще потанцевать в Палас-театре, – объявила Анна сама себе.

Суд над Дандре осенью, значит, нужно либо продавать только что купленный дом, либо повторить прошлогодний успех.

Павлова выбрала второе.

Услышав о том, что Анна намерена снова танцевать в очередь с дрессированными собачками и клоунами, Дягилев выразил сожаление, мол, уронила честь…

А она танцевала. Самозабвенно, от души и каждый вечер с полной отдачей. И снова зрители сидели не шелохнувшись, пока звучала музыка и трепетали руки-крылья «Лебедя», а потом пока Анна переодевалась для следующего танца.

Мало того, она выступала на частных вечеринках, однажды появившись из корзины роз, одетой в коротенькое платьице из розовых лепестков.

За это хорошо платили, а у Анны не было времени собирать деньги долго, она должна за несколько месяцев получить столько, сколько заработала за все предыдущие годы службы в театре. И пусть Дягилев и другие осуждают, бывают случаи, когда деньги побеждают!

Но Анна была не права, в ее случае даже деньги не победили искреннее искусство. Павлова сумела и заработать, и сохранить уровень исполнения.

Двое элегантных мужчин за соседним столиком в вагоне-ресторане «Норд-экспресса» обсуждали интересующую Павлову тему: суд в Петербурге. Анна старалась не пропустить ни слова из их беседы.

Суд над бароном Виктором Дандре уже состоялся. Барон стоял на своем, мол, взяток не брал, а выплаченные ему деньги всего лишь гонорар за оказанные консультации. Но следователи сумели надавить на представителя фирмы «Вестингауз», которая прокладывала трамвайные пути в Петербурге, тот признался в даче взятки в двадцать тысяч рублей. За ним «посыпались» и другие – директор варшавской фирмы, строившей мост Петра Великого, большие и малые просители с подношениями.

Анне было безразлично, кто и сколько давал и в чем признался, хотелось повернуться и спросить, что же назначили Виктору Дандре.

Наконец, услышала:

– А ведь знатный пройдоха! Сумел-таки уйти от обвинения в вымогательстве. Оставлено только обвинение в мздоимстве, тут уж не отвертишься. Говорят, в бумагах у тех, кто давал, все записано.

– Но уволить-то уволили?

– Конечно. От должности отрешили, но нарушение служебного долга не признали. Штраф заплатит и будет на свободе. Вот как надо уметь взятки брать – за оказанные консультации…

– Ничего, ему там еще срок добавят.

– За что?

– Найдут за что. Не успел удрать…

– Или переоценил свои силы.

– Да, барону в России ничего хорошего не видать.

– В Петербурге взяточничество махровым цветом цветет. Ладно бы деньги брали и дело делали, а то ведь берут и сидят сиднем. Трамвай они проложили… В скольких городах уже давно есть, а в столице все вот такие не допускали, мало им взяток дали…

Дальше Анна уже не слушала, это не важно. Главное, что Виктор приговорен к штрафу, все, как написал его брат.

Тридцать шесть тысяч для разоренного Дандре невозможная сумма, даже если продаст все свои коллекции из квартиры на Итальянской, и половины не наберет. Зато деньги уже были у Павловой.

Что ж, пришло ее время отдавать все за возлюбленного.

Она ехала в Петербург якобы на гастроли, для участия в парадном спектакле в честь трехсотлетия Дома Романовых. Сам юбилей будет праздноваться в феврале, но почему бы не побыть на родине еще пару месяцев?

Любовь Федоровна позору и наказанию Дандре была рада:

– Слава богу, все кончено. Больше не будешь о нем вспоминать, а то ведь в прошлом году извелась вся из-за того, что этот супостат на тебя не смотрел. Поделом ему!

– Нет, мама, теперь-то все только начинается. Теперь все в порядке, я буду ему нужна.

– Нюрочка?! – ужаснулась Любовь Федоровна. – Да ведь он же мздоимец! К тому же вот-вот в тюрьму сядет.

Анна снова загадочно и довольно улыбнулась.

– Все, кто у денег, мздоимцы, там других не бывает. Виктор брал не больше других. А в тюрьме пусть немного посидит – полезно. Ему грозит очень крупный штраф.

– А ты никак решила заплатить из своих?

Анна смотрела на мать с недоумением: а как же, ведь Дандре тратил деньги на нее, на квартиру с роскошным репетиционным залом, на богатые подарки, туалеты, экипаж…

Чем больше Анна узнавала, что и как происходило, тем лучше она понимала тайные пружины, приведшие Дандре в тюрьму.

Он действительно сидел, поскольку денег на оплату огромного штрафа не имел.

Анна приехала в Петербург к Рождеству, согласившись танцевать не только в парадном спектакле (ставили оперу «Жизнь за царя», в которую было вставлено несколько характерных танцев), но и танцевать в январе-феврале до того.

Первым порывом было вытащить опального возлюбленного из тюрьмы в качестве подарка на Рождество, но потом она решила помучить нерадивого любовника и встретить Рождество с матерью в ее скромной квартирке.

Любовь Федоровна была рада, хотя уже смущалась своей богатой и знаменитой дочери.

– Мамочка, а помнишь, как ты мне подарила на Рождество большое шоколадное яйцо с игрушками внутри? А помнишь наш поход в театр на «Спящую красавицу»?

– Нюрочка, а ты не пожалела, что стала балериной?

– Нет, мамочка, это мое. Я в другом себя не мыслю.

Переезжать к ней в Лондон Любовь Федоровна категорически отказалась:

– Нет, Нюрочка. Я русская, в России родилась, тут до смерти и жить буду. А ты уж езжай со своим мздоимцем, спасай вора, если иначе не можешь.

Анна хмурилась, ей не удавалось убедить мать, что в Европе и Америке у нее возможностей больше.