Когда зимой 1904 года в Петербург приезжала знаменитая босоножка Айседора Дункан, Аня была ею и очарована, и в чем-то разочарована. Дункан танцевала не просто босой, она отказывалась от классической балетной техники, от пуантов, от самих принципов классического балета.

Аня вместе с Фокиным ходила смотреть американку, потом пыталась понять, что так, а что не так.

Дункан танцевала «душой», она просто слышала музыку и двигалась под нее. Это Анне было близко, но лишь это. Босые ноги… Зачем? Для Павловой пуанты не просто обувь, это продолжение ноги, подставка, словно сросшаяся со ступней. Да, больно, тяжело, уродует саму стопу, но ведь красиво. Разве на цыпочках выстоишь «Лебедя»? А опустись на всю стопу – получится не то.

Павлова быстро поняла, что весь танец Айседоры лишь набор поз – вот нога согнута в колене, вот рука вытянута определенным образом, вот стан наклонен. Но эти же жесты, наклоны, положения рук, ног, корпуса повторились за время танца десятки раз. Как иначе? Но чем же хуже балетные позиции и па?

Дункан ругала занятия в училище, мол, мучают детей. И невдомек ей, что таким, как Анна Павлова, в радость эти мучения, потому что дают возможность легко стоять на пуантах, легко двигаться, прыгать, скользить по сцене… И муштра тоже необходима, чтобы десятки человек двигались одинаково, требуются сотни репетиций.

– Миша, мне кажется, что у Дункан не будет много последователей. Она почти одиночка.

Фокин возражал:

– Аннушка, за таким танцем будущее. Нужно танцевать не как придумал балетмейстер, а как велит душа.

– Но это только в том случае, когда я одна на сцене, иначе получится беспорядок.

Как найти золотую середину – не отказываясь от классического балета, танцевать, как Дункан, душой?

Фокин не пожелал искать компромисс или середину, даже золотую. Он принялся ставить свои балеты для Дягилева. И теперь в его творчестве не было места для Павловой, оставались Нижинский и Карсавина.

Анна искала свой путь именно в компромиссе, постепенно создавая свой собственный танец – проникновенный и с душой, но на основе классической техники с пуантами и прочим. И она была права – даже созданная позже школа Дункан не стала таким же учебным заведением, как училище на Театральной улице.

Они обе были индивидуалистками, сколько бы ни пытались обучить девочек своему искусству.

Уйдя от Дягилева и откупившись от Мариинки, Павлова не почувствовала никакой свободы. Чтобы спокойно заниматься танцем, нужны деньги, следовательно, их надо заработать.

Конечно, в Лондоне и в Америке платили во много раз больше, чем дома, в Петербурге, но все равно мало.

Анна задумала создать собственную пусть небольшую труппу, чтобы ставить вариации или па из балетов, гастролировать с небольшим багажом, заниматься любимым делом, не завися ни от кого.

Для этого нужен был свой дом, где можно репетировать и хранить будущие костюмы труппы. Она приглядела и купила Айви-Хаус – «Дом, обвитый плющом». Переделка под себя еще предстояла, но при доме был пруд.

– В пруд обязательно лебедей!

От такого решения даже полегчало. У нее все получится, она сумеет доказать, что права в своих исканиях, своих танцах. Не могут же ошибаться вместе с ней тысячи аплодировавших ей зрителей? Причем не просто балетоманов из Петербурга, готовых отбивать ладони просто из любви к определенной балерине, а зрители разных стран, ничего прежде не знавших о самом существовании Анны Павловой.

Гастроли по Европе и в Америке, успех в Палас-театре убедили Анну, что не одна Айседора Дункан способна увлечь своим танцем, что и «Лебедь», исполняемый в классическом стиле, способен заставить замирать, а потом долго требовать повторения.

За год она прошла большой путь от послушной ученицы Соколовой в Мариинке до самостоятельной балерины, успешно выступавшей в разных странах.

Анна вдруг поняла, чего же ей не хватало в Петербурге: балетоманы наизусть знали каждое движение, аплодировали не столько исполнению, сколько просто своей любимице. Ей оказалось мало исполнения всех возможных ролей, понадобилось покорение новой публики.

Но ведь и дягилевская труппа покоряла Париж?

Но это снова труппа, в которой нужно танцевать что-то, поставленное для других. А ей хотелось самой, хотелось выражать собственные чувства, показывать свое видение танца, свое ощущение от музыки.

– Наверное, я тоже Айседора Дункан, только в классическом балете.

Ей не с кем было посоветоваться, все оказались далеко, но Павлова уже не сомневалась, что на правильном пути. Даже с Мордкиным она танцевать не будет, как бы красиво они ни смотрелись в паре.

Павлова еще не знала, что находится в начале нового пути, который принесет ей всемирную славу. Но сколько всего предстояло пережить и пройти для этого!

Пока она танцевала в Лондоне, покупала Айви-Хаус, гастролировала, в Петербурге над Виктором Дандре сгущались тучи…

Анна читала заметку, но никак не могла осознать прочитанное. Буквы складывались в слова, а слова во фразы, но это никак не добавляло понимания.

Виктора Дандре обвиняли во взяточничестве, и ему грозила тюрьма!

Ее мало волновали сами взятки (кто не берет?), но представить, что Виктор проведет годы в тюрьме?!

Все время, пока Анна гастролировала по Америке, из России летели письма: люблю, больше всего жалею о том дне, когда отказался уехать с тобой, без тебя свет не мил… Эти письма то догоняли ее в дороге, то копились, поджидая. Читать их было приятно, но Анна не отвечала. Мало того, разыгрывала роман с Мордкиным, зарабатывая совсем не ту славу, о которой мечтала. Клин клином вышибала, надеялась показать Виктору, что может обходиться без него, вызвать у него ревность.

Дандре не писал о ревности, словно не читал многочисленных газетных заметок, он твердил, что помнит каждый ее жест, поворот головы, то, как она смеется, как легко поднимается на пуанты, даже как злится… Писал о том, что хотел бы птицей полететь к ней хоть на край света.

И вот теперь эта нелепость – взятки. Кто их не берет? Только тот, кому не дают. И обвинить можно любого чиновника. Если обвинили Дандре, значит, с кем-то не поделился или кому-то насолил.

– Почему он бездействует, чего ждет? Нужно немедленно продавать все в России и бежать! – изумилась Анна.

Но газеты сообщали, что у барона уже ничего нет, родня от него отказалась.

Анну вдруг обожгло понимание: вот почему Виктор так хотел бы улететь к ней! Ему плохо, его могут посадить в тюрьму, а она успешна.

Сначала даже испытала легкое чувство злорадства – она сумела устроить свою жизнь, ей аплодируют, платят огромные деньги, она купила дом, а он что? Такое положение дел доказывало, что она без него обойтись может, и Мордкин не понадобится.

Но злорадное чувство быстро исчезло, уступив место тревоге. Виктор в беде, но помощи не просит. Но как сильному мужчине просить о помощи слабую женщину? Хорошо, не такую уж слабую, но все же женщину!