Анна понимала, что ни за что сам не попросит, да и чем она могла помочь? Разве что пригласить в свой новый Айви-Хаус – «Дом, увитый плющом». Промучившись несколько дней, она решительно взялась за перо и бумагу. И с первых слов допустила ошибку – вместо того, чтобы просто позвать его в Лондон в гости, предложила Айви Хаус в качестве убежища, а себя в качестве спасительницы.

Ответ ждала с волнением.

Письмо пришло довольно быстро, но содержание разочаровало.

Анна швырнула бумагу в камин! Дандре был раздосадован ее сочувствием, уверял, что не виновен, взяток не брал, лишь оказывал платные консультации, напоминал, что он юрист и справится с подобными делами сам. Поздравлял с успешными гастролями, покупкой Айви-Хауса, но сетовал, что не может приехать в Лондон и собственными глазами убедиться в великолепии ее выбора, пока не закончилась вся эта заваруха со следствием.

– Ну и пусть сидит в тюрьме!

Душила досада, что влезла с предложением помощи, пока он не просил, что хвастала своим положением и возможностями, злило уверение, что он юрист и справится сам.

Анна злилась на Дандре и еще больше на себя, но даже высказать все это никому не могла, не могла пожаловаться, поплакать. Накопленное раздражение выплескивалось на Мордкина на сцене и за кулисами.

Звонкая пощечина, полученная партнером прямо на сцене после не очень удачной поддержки, привела в восторг журналистов. И без того безумная популярность пары теперь просто зашкаливала.

Они прекрасно смотрелись рядом – тонкая, словно воздушная, Павлова и сильный, брутальный Мордкин. Все забывали, что это сцена, игра, что у Мордкина жена стоит за кулисами и тоже танцует на этой же сцене. Казалось – вот идеальная красивая пара, которая должна быть парой везде.

Им задавали вопросы о возможном браке, они уклонялись от ответов. Почему? Анна сначала хотела отомстить Дандре, заставить его ревновать. Мордкину была нужна популярность любой ценой.

Когда скандалы стали повторяться, дело доходить до настоящей истерики и отказов выходить с этим партнером на сцену, выступила супруга Мордкина Бронислава и заявила, что Анна просто влюбилась в ее мужа и не может простить ему отказа.

Между Павловой и супругой Мордкина импресарио выбрал Анну. Бронислава уехала в Россию – раздувать скандал дальше. Михаил остался до осени.

А Анна вдруг решила, что без партнера вполне может принять предложение Теляковского и танцевать осенне-зимний сезон в Петербурге.

Любовь Федоровна приезду дочери была безумно рада:

– Нюрочка… какая ты стала…

– Какая?

– Словно богатая дама. Одета как, обута…

– Мамочка, в Европе все дамы так одеваются. И ты права – я теперь богатая дама. Мне за одно выступление платят столько, сколько я здесь получаю за год.

– Но ведь здесь дом, Нюрочка, – упрямо возразила Любовь Федоровна.

Аня не была дома полтора года, а словно полжизни провела вдали. Столько всего за эти полгода произошло – гастроли в Варшаве, Берлине, Вене, потом Париж с Дягилевым, разрыв, гастроли с Мордкиным в Америке, Лондон, снова Америка, снова Лондон, покупка дома, разрыв с Мариинским…

– Какая она – заграница? – спрашивала Любовь Федоровна.

Аня смеялась:

– Обыкновенная. Только в Лондоне все ходят и ездят по левой стороне улицы.

– Да как же они не сталкиваются?!

– Все так ходят, понимаешь? Как мы все по правой, так они по левой.

– Неудобно, – качала головой Любовь Федоровна.

Услышав о заработках дочери, снова качала головой:

– Как же это – зарабатывать за неделю, как за год? Так и работать не захочешь.

Когда Аня принялась описывать дом, количество комнат, удобства, огромный цокольный этаж с гардеробной («там будут храниться костюмы»), мать ахала:

– Да куда ж тебе столько комнат? Сдавать внаем собираешься?

– Нет, мамочка, но надеюсь, что ты ко мне переедешь.

Любовь Федоровна упрямо уходила от обсуждения этой темы, но однажды сказала:

– Не смогу я там жить, Нюрочка, ты уж не обессудь. И ходят там навстречу, и язык чужой, и ничего нашего нет. Чужое оно и есть чужое.

В театре Анну встретили и вовсе со смешанным чувством – теперь Павлова приглашенная гастролерша.

Она ходила за кулисами, с удовольствием вдыхая запах пыли, стояла с закрытыми глазами, прислушиваясь и вспоминая, словно окуналась в детство.

Аня в Мариинке с одиннадцати лет, когда впервые вышла на сцену в толпе детей и ужаснулась виду темного зала. Восемь лет танцевала на знаменитой сцене ученицей, потом еще десять корифейкой и балериной. И пропустила-то всего лишь сезон, а кажется, полжизни прошло. Все осталось – техника, любовь к танцу, и партии те же, даже в Америке танцевала после «Копелии» их с Фокиным «Лебедя». Но что-то изменилось непоправимо, сердце подсказывало Анне, что изменилось навсегда, что больше не вернутся те счастливые дни, когда они с Фокиным сначала долго обсуждали то, как надо изменить балет (говорил он, Аня только слушала), а потом снова и снова репетировали прежние па старых ролей.

А теперь Миша Фокин говорил ей: «Вы» и звал Анной Павловной.

Другие тоже.

Любовь Федоровна почувствовала мятущуюся душу дочери, попыталась успокоить, но лишь добавила страданий:

– Нюрочка, если ты попросишься обратно – примут. Тебя не забыли, сама говорила, что все билеты на спектакли проданы. Попросись, Теляковский добрый, возьмет. Будешь дома танцевать, а уж на гастроли по своим Америкам вне сезона ездить.

Анна в ответ едва не сорвалась на крик. Что за нелепость – танцевать здесь, завися от репертуара, от всех – от Теляковского до балетмейстера и получать за это гроши.

Но самым большим разочарованием был Дандре.

Барон приехал в квартиру на Английском проспекте, но был сдержан, просил, если вызовут к следователю, говорить осторожней, чтобы ненужным словом не осложнить его положение.

Анна смотрела на вдруг постаревшего Виктора и ужасалась. Вместо горячих объятий и объяснения в любви она слышала скромную просьбу не усугубить его положение.

– Виктор, может вам все же лучше уехать?

– Анна Павловна, я объяснял, что не смогу выехать за границу, пока нахожусь под следствием. Я следствия не боюсь, но все может испортить неосторожное слово.

Она услышала только обращение по имени-отчеству, все остальное заслонил ужас от понимания, что она больше не Аннушка, не любимая девочка, а Анна Павловна. Неужели, всего лишь выступив в Палас-театре, стала чужой для всех?!

Страшно захотелось обратно в Айви-Хаус, словно новый дом стал ее крепостью.

Павлова станцевала всего пять спектаклей и вернулась в Лондон. Любовь Федоровна с ней не поехала, обещав навестить когда-нибудь.