– Вымою. Позже. Если намочить сразу, то прилипнут, и я ничего не буду видеть.

Кажется, объяснение его устроило. Он сидел, скрестив ноги, и смотрел, как она мочит губку, трет кожу, намыливается… и осторожно пену смывает.

– Мою прапрабабку звали Елизаветой, – неожиданно произнес он. – Она была княжной.

– Да?

Удивление легко сыграть, тем паче, что Аня действительно удивлена…

…А полотенца он не принес. В подвале же прохладно, нет, Аня привыкла к температуре его, но сейчас, после импровизированного душа, ее слегка знобило.

– Ты… поможешь? – она встала на колени. – Я одна с волосами не управлюсь… полей, пожалуйста.

Показалось, оттолкнет, но нет, взялся за канистру, накренил так, чтобы вода текла тонкой струйкой.

– Расскажи о ней.

– О прапрабабке?

– Да, – Аня набрала полную горсть шампуня. Намыливала волосы аккуратно, медленно. И он, нежданный ее помощник, не торопил.

И соблазняться не спешил.

– Говорят, она была сумасшедшей, – он отставил канистру. – Она убила собственного отца, а потом стравила кузенов, которые претендовали на наследство. Оставшись одна, Елизавета заперлась в доме… она пряталась там несколько лет… выгнала всю прислугу, жила одна… и родила ребенка.

– От кого?

– Кто знает? – он коснулся плеча, и Аня замерла.

Сейчас?

Сердце застучало быстро-быстро.

– Не бойся меня, – попросил Минотавр. – Я убью тебя небольно…

Спасибо ему огромное, утешил. Он ушел, забрав с собой и платье, и остатки еды, и шампунь, и мыло, а канистру вот оставил, пятилитровую, которую Аня с трудом подымала… зато в подвале обнаружился сток. И Аня надолго устроилась возле него, глядя, как пенная вода сползает в черную дыру.

Наверное, она все-таки сходит с ума.

От страха.

И одиночества… одиночества больше, и если бы Минотавр вернулся… нет, он вернется, обязательно вернется, уже завтра. Принесет еду и новое платье, а потом сядет, скрестив ноги, и будет смотреть, как Аня ест.

Она же, силясь продлить его визит, спросит про сумасшедшую прапрабабку… про всю его треклятую родню, лишь бы выжить…

К Антонине Иван решил идти утром.

А ночь прошла спокойно. Почти.

Иллария все никак не могла улечься. Иван слышал, как она ходит по спальне, то останавливаясь у окна, то отступая в глубь комнаты, точно прячась от кого-то.

…Чего-то.

Она вздыхала. И если бы окликнула, он пришел бы. Не свидание, но… всегда легче, когда кто-то рядом есть. А так лежал, пялился в потолок, пересчитывая трещины и думая, что надо бы заштукатурить… под штукатуркой трещин не видать.

Машка-Машка… под штукатуркой лжи и приличий тоже было не видать трещин в их отношениях, которые виделись Ивану надежными.

С перспективой.

Он придумал себе эту перспективу до самой свадьбы, которая будет именно такой, чтобы Машке понравилась, с белым платьем на обручах, лимузинами и рестораном на сотню гостей… и после свадьбы придумал. Жизнь вдвоем, долго и счастливо.

Выяснилось, что о счастье у них разные представления…

Но кто?

…А с чего он взял, будто кто-то из деревни? Убийца мог быть и пришлым… с дач, дачники порой приходят к Антонине за козьим молоком… или еще за ягодами… или за травками, советом…

Поговорить надобно.

Но утром.

А ночь тянется и тянется, Иллария бродит, мучается со своим прошлым. Ивану же его собственное, недавнее, покоя не дает. Он все-таки уснул и спал долго, без снов, что само по себе было подарком. Проснулся от взгляда.

– Привет, – хрипловатым голосом сказала Иллария. – Уже одиннадцать… и я там завтрак приготовила. Будешь?

– Блины?

– Неа. Омлет. У тебя тут лук есть. И укроп. И вообще ты же не против, что я походила?

– Только если во дворе.

– Во дворе. Я не дура, – она отступила к двери.

И снова в одежде спряталась. Платье с воротником-стойкой, с рукавами длинными, со свободной юбкой, которая нет-нет да облепит тонкие Ларины ноги. И косынку по самые глаза повязала.

Омлет был пышным, воздушным, украшенным рубленной зеленью. К нему Лара сварила шоколад и гренков нажарила. Но сама почти ни к чему не прикоснулась.

– Язва? – Иван наблюдал за нею исподтишка, опасаясь напугать чрезмерным вниманием.

– Язва, – согласилась Лара, неловко улыбаясь. – Ничего. Я привыкла… к обеду отпустит, а там… я себе овсянки сварю. Мне сказали, что овсянка, если на воде, без масла и соли, очень полезна…

Иван кивнул.

– И еще вот гречневая каша… вообще каши, хотя я их терпеть не могу, но приходится. Иногда заставляю… психолог утверждает, что вся проблема в моей голове, но… бывает, что мутит от еды. И язва, она ведь не в голове, в желудке существует.

– Ты ешь очень мало.

– Знаю. И все понимаю. Но понять – это одно, а сделать так, чтобы не вывернуло от еды – другое, – совершенно серьезно ответила Иллария. – Я не маленькая девочка. И не трепетное создание, чтобы обижаться, поэтому когда хочешь что-то сказать или спросить – говори. Ну или спрашивай.

– Хорошо.

– Так какой у нас на сегодня план? – Иллария все же выпила чашку горячего шоколада. – Полагаю, всех кандидатов я видела?

– Видела… и сегодня мы пойдем к ведьме…

Иллария приподняла бровь, но и только.

– Антонину у нас тут ведьмой считают, на самом деле она фельдшерица… была, уже на пенсии давно, но новую не присылают. А заодно и староста, и… в общем, из активистов она. И партийная.

– Партийная ведьма – это сильно, – Иллария улыбнулась.

– Она тебе понравится, – без особой уверенности произнес Иван. – Лара, она… порой странные вещи спрашивает. Или делает. Но если вдруг, то отвечай, ей сложно не ответить, да и людям она помогает.

– Мне помогать не надо.

– Не надо.

Колючая и сердитая, хватается за рукава безразмерной своей кофты и хмурится, подозревая Ивана в покушении на личную свою жизнь.

– Но ты, главное, ничему не удивляйся, ладно?

Кивок.

– Зачем она нам вообще? – Иллария все-таки кофту отпустила. – Или думаешь, что на кофейной гуще нагадает?

– Не нагадает, – Иван поднялся. – Антонина гаданиями не занимается, но к ней многие ходят. И знает она здесь каждого, даже то знает, что люди предпочли бы забыть. Поэтому вдруг да скажет, к кому Машка моя приезжала…

…Не его. Да и была ли его хоть когда-нибудь?