– Тот эксперимент длился около четырех или пяти недель. Точных дат я вам не назову.

Обвинитель:

– То есть эксперименты завершились в начале сентября, верно?

Свидетель:

– Да.

Обвинитель:

– После окончания экспериментов вы вернулись в лагерь или вас перевели в лагерный госпиталь?

Свидетель:

– Нет, в сам лагерь, в блок № 22. Мы не могли самостоятельно передвигаться и помогали друг другу. У нас совсем не осталось сил. И я забыл вам кое о чем рассказать. Еще до начала экспериментов и той недели, что нам давали полноценную еду, врач вывел нас во внутренний двор лагерного госпиталя. Пришел тот врач из Люфтваффе. В руке у него была маленькая бутылочка. Нам приказали выстроиться в ряд. В бутылке оказалась какая-то жидкость, и с ее помощью он нарисовал на груди каждого из нас номер. У меня был номер 23. Грудь сильно жгло. Потом мы вернулись в наш блок. На каждой койке оказался номер, тот же самый номер, что теперь был нарисован у нас на груди. Кто-то из заключенных, – я не помню, кто именно это был, – сказал: «Они это называют номером мертвеца». Я был очень напуган, а другие заключенные подтвердили: «Да, это номер мертвеца; с его помощью врач из Люфтваффе сразу будет знать, кто из нас умер».

Мы не хотели участвовать в этих экспериментах, но разве у нас был выбор? Мы были лишь слабыми узниками. Никому не было до нас дела.

– Нам приходилось позволять им делать с нами все что угодно. Мы не могли им сопротивляться… У меня больше нет сил рассказывать об этом…

Перекрестный допрос Холленрайнера проводил адвокат защиты Густав Штайнбауэр.

Адвокат защиты Штайнбауэр:

– Вы отказались подчиняться приказу?

Свидетель:

– Да.

Адвокат защиты:

– Вас ведь поэтому отправили в концентрационный лагерь?

Свидетель:

– Нет, меня отправили в концентрационный лагерь лишь по той причине, что я цыган. Мои братья были на войне. Когда они вернулись из России, их отправили в Заксенхаузен и там убили, потому что в немецкой армии больше не могло быть никаких цыган.

Адвокат защиты:

– Какую нашивку вы носили в лагере?

Свидетель:

– Черную.

Адвокат защиты:

– Вы, как и ваша супруга, заявили, что вы участвовали в экспериментах с малярией, флегмоной, тифом, а также в экспериментах с морской водой?

Свидетель:

– Нет, только в этом последнем эксперименте. Никакой малярии.

Адвокат зашиты:

– Вы признаете, что лгали молодому врачу, который с вами разговаривал?

Свидетель:

– Нет, я не лгал врачу. Я сказал ему истинную правду. Нам с моей женой не разрешали пожениться. Когда у нее родился ребенок, его кремировали в Биркенау. Точно так же кремировали мою сестру и обоих ее детей.

Адвокат защиты:

– Не нервничайте. Я лишь спросил, говорили ли вы молодому врачу, что вы участвовали в четырех различных экспериментах. Вам нужно ответить: да или нет.

Свидетель:

– Я сказал врачу, что пил морскую воду.

Адвокат защиты:

– Послушайте, герр Холленрайнер, прекратите увиливать, как это часто делают все цыгане. Я хочу услышать прямой ответ. Ответ свидетеля под присягой. Вы сказали тому врачу, что вы участвовали в других экспериментах? Да или нет?

Свидетель:

– Нет. Я только пил морскую воду.

В этот момент в допрос вмешался обвинитель Харди:

– Ваша честь, показания этого врача не были приняты в качестве доказательства для слушания дела перед Трибуналом. Я не понимаю, о чем говорит доктор Штайнбауэр…

Адвокат защиты Штайнбауэр:

– Перед началом экспериментов профессор объяснил вам их цель? Что это было во имя спасения людей, пострадавших от кораблекрушения? И что в эксперименте была задействована морская вода?

Свидетель:

– Да, разумеется.

Адвокат защиты:

– Он объяснил вам, что вы будете испытывать жажду?

Свидетель:

– Да.

Адвокат защиты:

– И что эта жажда будет весьма мучительной?

Свидетель:

– Да…

Адвокат защиты:

– Свидетель, от жажды у вас пересыхало во рту?

Свидетель:

– Да.

Адвокат защиты:

– Как вы объясните то, что у людей шла пена изо рта?

Свидетель:

– У людей случались припадки и шла пена изо рта; случались приступы буйного помешательства.

Адвокат зашиты:

– Я спрашиваю, как вообще возможно, что у этих людей шла пена изо рта, если их рты полностью пересохли?

Свидетель:

– Я не знаю.

Адвокат защиты:

– Вы не знаете. Потом кто-то из них сошел с ума?

Свидетель:

– Да.

Адвокат защиты:

– Вы, цыгане, ведь держитесь вместе?

Свидетель:

– Да, конечно.

Адвокат защиты:

– Тогда вы наверняка сможете мне сказать, кто именно сошел с ума.

Свидетель:

– Я не помню.

Адвокат защиты:

– А должны бы знать. Если бы какой-нибудь мой приятель, – а я дважды был в армейских рядах, – так вот… если бы мой приятель сошел с ума, я бы наверняка это заметил.

Свидетель:

– Это был высокий мужчина, койка которого стояла в первом ряду. Он был первым, у кого это началось. У него случилось буйное помешательство, у него были приступы, и он бился в агонии, размахивая руками и ногами. Это был высокий и худой цыган.

* * *

Свидетели обвинения дали показания о том, что жертвы экспериментов испытывали ужасные мучения, страдали от диареи, судорог, галлюцинаций.

Они рассказали, что у подопытных шла пена изо рта, а в большинстве случаев все для них заканчивалось помешательством или смертью.

Доктор Штайнбауэр, адвокат доктора Байгльбека, заявил: «Всем прекрасно известно, что не существует юридически закрепленного определения преступления против человечности. Согласно юристам-теоретикам, подобные преступления совершаются исключительно против тех лиц, которых подвергают преследованиям по политическим, религиозным или расовым мотивам».

Обвиняемые Шредер, Гебхардт, Зиверс, Беккер-Фрейзенг и Байгльбек были признаны виновными в соучастии и совершении преступлений, включавших в себя проведение экспериментов с морской водой.

12. Моя жизнь в Нюрнберге

К тому времени как в заседаниях был объявлен перерыв, приуроченный к наступлению праздников, мое первоначальное воодушевление от возможности присутствовать в Нюрнберге и вести стенографический отчет исторически важного процесса испарилось. Ужасные истории, рассказанные свидетелями, выбили меня из колеи, – порой волнение было настолько сильным, что у меня сбивалось дыхание, а на глазах выступали слезы.

Мне приходилось в точности воспроизводить показания, непрерывно водя ручкой по листам бумаги, в то время как сама я едва могла сдерживать рыдания.

Я провела в Нюрнберге почти два месяца, проживая в небольшом двухэтажном доме на Бюловштрассе. Помнится, что в моей спальне едва-едва помещались кровать, шкаф, маленький столик и стул. Я также помню толстое пуховое одеяло и то, как сильно была ему рада в те холодные ночи, когда не было других способов согреться. Но я не помню, чтобы я провела хоть сколько-нибудь времени в крошечной гостиной или столовой, а на кухне