взяла Штелен за подбородок сильной рукой и развернула ее лицо так, чтобы та не могла больше избегать ее взгляда.

– Я могу убить тебя, если захочу, и я вообще-то хочу. Ты убила меня, перерезала мне горло, только чтобы досадить тому симпатичному моднику, в которого была влюблена.

– Я не…

Глаза Лебендих чуть сузились, и это заставило Штелен замолчать.

– Простить подобное не так-то легко, даже с учетом того, что время, которое мы провели вместе, нельзя назвать совсем уж неприятным.

Штелен отвернулась и уставилась на свои стиснутые кулаки. Простить? Штелен подавила желание рассмеяться, прикусила нижнюю губу острыми зубами, чтобы не дать безумному гоготу вырваться наружу. Прощение было последним, чего она заслуживала.

– Так что теперь?

«Ты уйдешь?»

Штелен даже не знала, что предприняла бы, если бы фехтовальщица поднялась, чтобы уйти. Убила бы ее или просто смотрела?

«Никто не ворует у меня».

Штелен снова повернулась лицом к Лебендих. Глаза фехтовальщицы покраснели.

«Это еще что такое? Почему грусть?»

Штелен не осмеливалась позволить надежде поднять голову перед лицом неизбежной потери.

– Так что теперь? – спросила она снова.

Это прозвучало очень ровно, и Штелен впервые возненавидела себя за стойкость. Сейчас она хотела плакать, так нуждалась в слезах – но не могла выдавить из себя ни одной. Просто не могла заплакать. Душа разрывалась от боли, но никто бы не смог заметить этого по ее лицу.

«Да что, черт возьми, со мной не так?»

Почему она не могла проявить свои чувства? Что-то более глубокое, чем просто страх быть отвергнутой, останавливало ее, но она не могла понять что. Что-то глубоко в ее прошлом.

Лебендих отвернулась, уставилась на одежду, висящую на каминной решетке. От ткани шел пар.

– Я все еще чувствую… теперь все по-другому. У меня есть выбор, – скомканно закончила она.

Штелен встала, с трудом втянула воздух через все еще сжатое словно невидимой рукой горло. Она пыталась сообразить, что же сказать Лебендих. Что ценит ее? Чтобы она убиралась?

Она вышла, так и не сказав ни слова, и закрыла дверь за собой.

Оказавшись одна в зале, все еще в мокром, Штелен засунула кулаки в карманы, чтобы они не дрожали. Правая рука наткнулась на что-то деревянное и теплое. Штелен вздрогнула и извлекла это на свет. Это оказались три игрушечных солдатика, вырезанных из темного красного дерева. Самый высокий был ростом примерно с половину самого длинного из ее пальцев. Она осмотрела первого солдатика – старик со шрамами, все еще мускулистый, но с брюшком. У нее перехватило дыхание. Это была не игрушка. Это был Бедект, так искусно вырезанный, что, казалось, он отвечал ей взглядом, когда она смотрела на него в упор. Скользнув взглядом по оставшимся двум фигуркам, она их тоже немедленно узнала. Вихтих и она сама, тоже почти как живые.

Поднеся фигурку Бедекта поближе к глазам, она внимательно осмотрела ее. Статуэтка имела не только точное физическое сходство – вплоть до отсутствующих пальцев и обрубка уха, – но и передавала душу человека, заключенного в эту груду покрытой рубцами плоти. В глазах фигурки было все: сомнения и страхи Бедекта, его непрошибаемый здравый смысл и весьма размытые нравственные устои.

Неловко сглотнув, Штелен убрала игрушку обратно в карман, достала следующую – Вихтиха – и принялась осматривать ее. Как и статуэтка Бедекта, эта фигурка была точной копией оригинала. Безупречная внешность, его непоколебимая уверенность в своей красоте – и глаза, из которых хлестали неуверенность в себе, отвращение к себе же и знание, что он недостоин обладать ничем из того, что у него есть. Игрушка источала страх. Страх последствий, страх ответственности.

«Где ты?» – мысленно спросила Штелен и поняла, что он тоже здесь, где-то в этой башне.

Штелен сунула его в карман рядом с Бедектом.

«Полежите вместе».

Она сжала в кулаке последнюю фигурку. Сомнения раздирали Штелен.

«Не смотри. Убери ее обратно в карман».

Нет, так повел бы себя только этот трус Вихтих.

Она осмотрела фигурку. Отталкивающие, искаженные вечной завистью черты худого лица. Тонкие губы застыли в брезгливой, полной гадливости ухмылке. Глаза – узкие осколки желтой ненависти – смотрели на мир тяжело, оценивающе и считали его посредственным. Игрушка выглядела так, словно находилась в полной боевой готовности, готовая в любой момент наброситься на того, кто посмеет ее обидеть, и разорвать на кусочки.

Штелен ухмыльнулась, глядя на фигурку, и поняла, что у нее самой сейчас стало в точности такое же выражение лица. Она держала ее на расстоянии вытянутой руки, изнемогая от желания выбросить игрушку, разбить ее о землю и растоптать обломки в крошку, сжечь дотла и обоссать пепел. И одновременно она была слишком напугана, чтобы осмелиться хоть на что-нибудь из всего этого.

«Кто сможет довериться такому вот?»

Никто. Никто не сможет довериться такому мерзкому человеку.

Игрушка выглядела испуганной и одинокой, отчаянно нуждающейся в понимании и любви и осознающей, что она этого недостойна.

И чудовищно некрасивой. Такой страшной, аж поджилки начинали трястись.

«Не могу я быть такой страшной».

Она вспомнила, насколько точно изображены и внешность, и черты характера Бедекта и Вихтиха на их статуэтках.

«Мог ли резчик ошибиться именно на фигурке, изображающей меня?»

Она припомнила все случаи, когда мужчины, даже те, кого она считала друзьями, бледнели и отворачивались, когда она улыбалась им.

«Сожги долбаных солдатиков. Всех троих».

Нет. Она знала, что не сделает этого. Она просто не могла. Несмотря на все искусство резчика, было в этих фигурках что-то глубоко неправильное; не в качестве изображения, а в самом их существовании.

Фигурка в руке Штелен казалась теплой.

«Это не игрушка».

Она стащила их у Моргена. Паршивый юный бог сделал их копии для чего-то, а не для того, чтобы играть с фигурками. Она подумала, что он, в сущности, еще ведь совсем мальчишка.

«Или, может быть, он и впрямь сделал наши копии, чтобы играть с ними. Может, он не понимает разницы и считает, что все мы – его деревянные солдатики».

Лишь одно пугало Штелен сильнее, чем мысль о том, что Морген начал с того, что создал их копии. Мысль, что фигурки выскользнут из ее руки и ими завладеет кто-нибудь еще.

Штелен злобно ухмыльнулась игрушке, и та ответила исполненной ненависти улыбкой. Морген хотел смерти Бедекта и Вихтиха, и разрушить планы ублюдка стоило больше, чем все, что он мог предложить взамен. Это не означало, что эти два идиота не умрут – в конце концов, они бросили ее в Послесмертии, – но они не умрут до тех пор, пока бог