– Осторожно, – сдавленно пробормотал Нахт. Лицо его посинело, словно он задыхался. – Испачкаешь пеплом свою красивую белую брусчатку.

Это остановило Моргена. Они застыли, лежа на мостовой, Нахт сверху. Проходившие мимо люди не обращали на них никакого внимания.

– Слезь с меня, – сказал Морген. – Ты не можешь причинить вред мне, и я не могу причинить вред тебе.

Еще нет. Он найдет способ.

Нахт скатился с него и лег на спину, дергаясь всем телом, как утопающий. Он смотрел, как Морген поднимается на ноги и встает над ним. Ни тени страха не промелькнуло на лице Отражения; наоборот, он ухмылялся самым выводящим Моргена из себя образом.

– И что ты хотел этим доказать? – осведомился Морген.

– Ничего, – прохрипел Нахт и ткнул куда-то в сторону груди Моргена раздражающе чистым пальцем: – У тебя что-то на одежде.

Морген глянул вниз и увидел на груди темное пятно чуть длиннее его большого пальца. Он захотел, чтобы его одежда стала абсолютно чистой. Ничего не произошло.

– Это не сработает, – сказал Нахт. – Это пятно будет на любой твоей одежде.

В мгновение ока он снова оказался в витрине, снова став Отражением.

– Оно нереально. Это пятно – воплощение твоего безумия. Маленькое напоминание о твоем несовершенстве.

Морген напряг всю свою силу воли, чтобы не начать оттирать это пятно покрытыми коркой засохшей крови пальцами.

– Я ненавижу тебя, – дрогнувшим голосом произнес он. – Я так тебя ненавижу!

– Я не настоящий. Ты ненавидишь не меня.

Глава пятнадцатая

Я слышу голоса.

Тот, что в левом ухе, нашептывает мне подавать милостыню бедным, защищать слабых, любить и уважать моего мужа.

Голос в правом твердит, что я должна принять эту взятку и купить на нее глюклиха. Еще он говорит, что я должна переломать все кости этому нищему, который наблевал мне на сапоги – и это после того, как я много часов потратила на то, чтобы начистить эти чертовы сапоги как следует. Так же он полагает, что нет ничего плохого в том, чтобы трахаться с братом моего мужа.

В центре головы раздается мой собственный голос. Он тихий, запуганный и редко что-нибудь советует. Толку от него мало.

Я слышу голоса.

А кто – нет?

Фервиррунг, городская стражница Гельдангелегенхайтен

Бедект и Цюкунфт ехали мимо полей, сжатых и удобренных навозом для посевов следующей весной. Цюкунфт сгорбилась в седле под ледяным ливнем, укутавшись в промокшее одеяло в тщетной попытке защититься от холода. Она дрожала так сильно, что Бедект опасался, как бы у нее не переломались кости. Он предложил остановиться и развести костер, но она отказалась.

Зачем, черт возьми, Цюкунфт – или ее Отражение, какая разница? – заставила его отправиться в эту безнадежную спасательную миссию? Если она видела будущее, то наверняка знала, что эта попытка обречена на провал еще до того, как они сделали первый шаг. Как это могло помочь остановить Моргена? Неужели все, что она говорила, было ложью?

Собиралась ли она вообще помогать ему?

Какую пользу из всего этого она сама собиралась извлечь?

Он просто дурак.

Бедект не чувствовал холода. Ярость согревала его. И у него было на кого ее обрушить. На Цюкунфт – за то, что притащила его на место убийства непонятно зачем. На ее проклятое зеркало – за то, что оно убедило ее, что есть шанс на спасение тех несчастных. Однако основную волну его гнева в любом случае примут на себя жрецы Тойшунг.

Их он убьет первыми. А затем разберется с Цюкунфт и ее проклятым зеркалом.

Мир вокруг потемнел, лишился красок и стал угольно-серым. Далеко на западе скрытое за непробиваемым покрывалом облаков солнце ушло за горизонт. Лошади разбивали тропу в грязь, и она хлюпала у них под копытами с тем сосущим звуком, с каким хлюпает открытая рана в груди.

Деревня, община крестьян душ на полсотни, раскинулась на склоне невысокого пологого холма. Бедект и Цюкунфт двинулись меж домов, без изысков сложенных из бревен, щели между которыми замазали глиной. Хозяева закрыли окна от дождя грубыми деревянными ставнями, которые тряслись и дребезжали на ветру так, словно вот-вот сорвутся и улетят. Дым шел из дыр в крышах, и его тут же уносило бурей.

Они проехали мимо закрытой мельницы, ткань с лопастей ветряка была снята, чтобы их не переломало бурей. Кузница стояла темная и пустая, горн в ней был холодный и мертвый. Улицы были забиты грязью и навозом по бабки лошадей. Впереди Бедект увидел церковь, первый этаж которой был сложен из грубо обработанных камней, а второй – из досок, крепившихся к толстым балкам. На миг мир перед глазами Бедекта стал красным, но эта церковь явно была возведена Ванфор Штелунг. Он взял себя в руки. Но горький гнев продолжал бушевать в нем, готовый в любой момент вырваться на свободу.

На центральной площади обнаружилась таверна – местные даже не дали ей названия. Только по грубо вырезанной деревянной кружке над входом Бедект догадался, что это именно она. Золотой свет просачивался через щели в ставнях. Изнутри доносились голоса – приглушенные до странности, словно бы полузадушенные.

Бедект спешился, подошел к двери и остановился, прижавшись к шероховатой деревянной поверхности. Топор он держал в опущенной правой руке, вода с кончика лезвия капала ему на ноги. Он услышал, как Цюкунфт тоже соскользнула с седла.

– Подожди здесь, – сказал он не оборачиваясь.

Бедект толкнул дверь и вошел внутрь, позволив ей захлопнуться за собой. За столом сидели, испуганно сгорбившись, четверо крестьян в перепачканной грязью одежде. В дальнем углу, в тени, расположились три плохо различимые фигуры. Взгляды всех собравшихся устремились на Бедекта, точнее на капли, падающие с блестящего лезвия топора. На лицах крестьян он заметил надежду, словно бы они ожидали, что он их от чего-то спасет.

– Вон, – сказал им Бедект и передернул плечами. Хрустнули артритные кости и мышцы.

Крестьяне тут же словно испарились, только дверь хлопнула.

Трое в углу не двигались. Они никуда не торопились. И вот один из них вышел на свет. Жиденькая бороденка, шрамы от прыщей. Злой и худой, как хлыст. Он ухмыльнулся, показав плохие зубы, и убрал в карман маленькое зеркальце.

Цюкунфт что-то говорила о зеркальщике.

– Единый Истинный Бог сказал мне, что ты придешь, – заявил тощий зеркальщик и обнажил меч с узким лезвием. Взгляд у него был абсолютно безумный.

А, Единый дерьмовый Истинный Бог, разумеется.

«Единственный, кто знал, куда