обличения члены нижней палаты неизменно завершали требованием провести реформу уральской экономики и снизить влияние собственников горных заводов.

Важно подчеркнуть, что мнение Госдумы разделяло и правительство: законодательная и исполнительная власть демонстрировали в этом вопросе завидное единодушие. Министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев почти слово в слово воспроизводил депутатские доводы: «Энергичные предки, насаждавшие горную промышленность на Урале и проживавшие в своих владениях, сменились потомками, переставшими жить на заводах и непосредственно соприкасаться с заводской жизнью. Ослабла забота о своевременном переоборудовании заводов согласно с успехами техники, и стали таять оборотные и запасные средства. Заводы обременились ипотечными долгами, причём вырученные от залога денежные средства не всегда поступали на улучшение заводского дела»[886]. Правительство предлагало рецепт для оздоровления: передать производственные активы в руки солидных предпринимателей, готовых вложить новые деньги в их модернизацию. Образ солидных предпринимателей легко угадывался: крупные питерские банки давно присматривались к богатствам Урала. Столичная деловая пресса, выражая мнение петербургских финансовых кругов, не уставала уверять: краю не дадут погибнуть, но для этого его индустрия должна перевоплотиться и сменить владельцев; нужно дать исчезнуть тому пресловутому «горному гнезду», где всё прогнило без инициативы, без людей дела[887]. В первую очередь питерские банкиры и их иностранные партнёры желали обследовать производство и хозяйства. Министерство торговли и промышленности потребовало ввести на заводах более современную систему отчётности, дабы лучше оценить их стоимость. В каждом отдельном случае назначались комплексные ревизии[888].

Передача уральских предприятий в руки новых собственников стартовала в 1910 году; движущей силой выступило петербургское деловое сообщество при поддержке финансовой бюрократии. Приведём в пример Нижне-Тагильский округ. Основная цель реорганизации местного предприятия состояла в увеличении производства чугуна с 4,5 млн до 8,5–9 млн пудов при одновременном снижении издержек. Эта обширная программа потребовала привлечения средств в объёме 5,2 млн рублей. Деньги планировалось получить частично из будущих доходов, а также с помощью долгосрочного займа, который предоставляли Петербургский международный и Русско-Азиатский банки. Очевидно, в этом случае зависимость округа от финансовых структур резко возрастала, но возражения группы старых пайщиков во главе с князем С.С.Абамелек-Лазаревым не были услышаны. Вслед за получением финансирования настал черёд организационной перестройки: паевое товарищество превратилось в акционерное общество с выпуском акций, как именных, так и на предъявителя. В результате представители старой аристократии, ранее владевшие округом, были оттеснены на задний план, и в новом правлении выросло влияние питерских финансистов[889]. Аналогичные процессы были запущены практически во всех уральских округах. Так, на реконструкцию Верхне-Исетского округа потребовалось более 4 млн рублей: основной капитал увеличивался за счёт выпуска новых акций, реализацией коих занялся консорциум во главе с Русским торгово-промышленным банком. Была выкуплена и основная часть ценных бумаг, после чего в руках титулованной знати (граф Стенбок-Фермор, граф Гендриков и граф Гудович) осталась меньшая часть акций[890]. То же самое наблюдалось в обществе «Лысьвенский горный округ наследников графа П.П. Шувалова». При переходе предприятия в новую акционерную форму с капиталом 16 млн рублей, разделённых на 160 тысяч акций, лишь 10 тысяч оказались у прежних собственников, остальные же попали в руки банкиров[891].

С помощью Думы правительство продвигало не только экономическую модернизацию, но и обеспечивало прохождение нужных, причём иногда на ходу менявшихся решений. Красноречивым тому примером служат перипетии с законопроектом о волостном суде. В соответствии со столыпинским курсом на низовую административную единицу на бессословной основе большинство нижней палаты проголосовало за упразднение волостного (крестьянского) суда, охарактеризовав его пережитком патриархальщины. Депутаты вспоминали судебную реформу царствования Александра II, эффектно сравнив её с мраморной статуей. Но затем у неё откололи целые части, заменив кусками самобытной глины, эти переделки выглядели непривлекательно, а вскоре покрылись трещинами. Ликвидация волостного суда уподоблялась очистке от этих глиняных налётов и воссозданием прежнего первозданного облика мраморной статуи[892]. Протесты немногочисленных крестьянских депутатов в расчёт не принимались, слова о том, что волостной суд — это продукт подлинной народной жизни, а не установление «какой-нибудь петербургской канцелярии», большинством проигнорированы[893]. Итог подвёл министр юстиции И.Г.Щегловитов: только общегражданский суд есть действительный цивилизованный путь[894].

Однако когда законопроект поступил на рассмотрение Государственного совета, то возобладали совсем другие настроения. К решению нижней палаты о его упразднении там отнеслись без энтузиазма. С трибуны зазвучали речи о полезности этого учреждения для крестьянского уклада: «народом изведанный, понятливый… внедрившийся в душу и разум крестьянина, не сказавший ещё своего последнего на Руси слова…»[895] Влиятельный член Госсовета А.С. Стишинский возмущался решимостью, с коей кинулись сносить старое «здание». Вместо этого он предложил направить усилия на «устранение в нём недостатков, которые выяснились на практике»[896]. В результате общее собрание утвердило совершенно новый законопроект с уточнённой компетенцией волостного суда, тем самым поставив нижнюю палату, проголосовавшую за отмену последнего, в сложное положение. Такой случай произошёл впервые в практике законодательных учреждений[897]. Была образована согласительная комиссия по десять человек от каждой палаты, причём она быстро склонилась к мнению Госсовета. В пленарном заседании Госдумы царило замешательство: здесь недоумевали, как выйти из этой ситуации, сохранив политическое лицо. Кадетские представители, к примеру, считали, что следует приступать к рассмотрению самого начала, относясь к творчеству коллег как к совершенно новому акту[898]. Проблема усугублялась ещё тем, что правительство настаивало на принятии представленного законопроекта, а не на дополнительных согласительных процедурах.

В пользу такого решения выступил лидер октябристов А.И. Гучков, со знанием дела объяснивший депутатскому корпусу, что при настоящих политических условиях, при том правительстве, с которым приходится считаться как с фактором, «мы говорим: ничего лучшего, чем то, что вам предлагают, вы получить не сможете и не получите…»[899] Если удастся изменить общую ситуацию посредством выборов, тогда никто не помешает проводить то, что для вас желательно. Всё же некоторые народные избранники негодовали, сначала волостной суд вдребезги разносят, теперь же трактуют «как весьма почтенное учреждение, с которым необходимо считаться». Как-то быстро забыли об интересах крестьян-хуторян, о чём ранее говорили не умолкая. Ведь «свычаи и обычаи», применявшиеся волостным судом, соответствуют общинной деревне, а из этой обстановки уже вырвано достаточное количество людей: для них все эти обычаи совсем неподходящие. Хуторяне нуждаются в правой охране, но её может дать только суд, а не обычай, обслуживавший совсем другой жизненный уклад. Такая перемена в настроении властей равносильна тому, как если «в протянувшуюся к вам руку нищего вместо хлеба положить камень»[900]. Кадетская фракция особенно указывала на перемену настроений центра Госдумы, последовавшую