считая многочисленных встреч по отдельным вопросам[866]. На этом высокопрофессиональном уровне было зафиксировано, что заявленные траты на строительство флота раздуты, а сметы запутанны; установить объём реально необходимых средств затруднительно, и потому просматриваются возможности для крупных сокращений в текущих расходах. Вывод звучал так: руководство Морского министерства не в состоянии надлежащим образом «вести своё обширное хозяйство, заведённое на широкую ногу»[867].

Начатая ревизия во главе с Дмитриевым серьёзно встревожила руководство ведомства, и правительство сделало упреждающий шаг: в марте 1909 года в Госсовете состоялась дискуссия по законопроекту «О штатах и кредитах Морского генерального штаба». Этот законопроект при поддержке октябристов, возглавляемых Гучковым, легко прошёл Госдуму и поступил в Госсовет, где и развернулись дебаты. Спор шёл о пределах компетенции законодательных палат в морской политике, за которую отвечала верховная власть. Как считало правомонархическое лобби, законодатели непозволительно умаляют прерогативы императора. Позицию правительства отстаивал министр финансов В.Н. Коковцов, убеждая поддержать поступивший из Думы проект[868]. Ему оппонировали П.Н. Дурново и С.Ю. Витте, призывая не покушаться на сферу деятельности Государя[869]. Но оказалось, главная задача столь бурного обсуждения, устроенного финансово-экономической бюрократией, — вывести этот вопрос из закрытой (придворной) в публичную плоскость[870]. Кстати, знающие люди тогда не сомневались, по чьей инициативе произошло столкновение, вызвавшее нечто вроде кризиса и разговоры об отставке правительства. Поддержка законопроекта стала возможной благодаря семи министрам, стремившимся самостоятельно распоряжаться морским бюджетом[871]. Как известно, Николай II отказался утверждать этот закон, что случалось не часто. (Коковцов был убеждён, что это произошло исключительно под воздействием придворных кругов[872].) Тем не менее император не принял и отставку Столыпина, выразив ему своё полное доверие, что фактически означало победу правительства.

Именно после этого эпизода премьер смог предлагать свои кандидатуры на высшие посты в Морском министерстве и добиваться их назначения. Так, уже его креатурой стал адмирал С.А. Воеводский, утверждённый в должности товарища министра. Неслучайно он сразу выступил за сближение с Госдумой, впервые собрав 120 депутатов в библиотеке ведомства для налаживания отношений[873], а вскоре он встал уже у руля министерства. Козырной же картой финансово-экономической бюрократии в этой игре довелось стать не ему, а адмиралу И.К. Григоровичу. В ходе ревизии Морского министерства, осуществляемой членами Госсовета, он активно поддерживал усилия по наведению там порядка, продемонстрировав высокую компетентность. После чего последовало его назначение на должность товарища Воеводского, причём вопреки желанию последнего[874]. Зато руководитель Минфина Коковцов не скрывал своего удовлетворения от сотрудничества с Григоровичем: в мемуарах он вспоминал о самых тёплых отношениях с адмиралом и об отсутствии каких-либо разногласий с ним[875]. За два года пребывания на посту товарища министра Григорович стал любимцем и в думской среде; по его собственному признанию, он чувствовал поддержку нижней палаты[876].

После его назначения морским министром в 1911 году ГД впервые утвердила ведомственную смету, а в следующем одобрила и так называемую большую морскую программу объёмом полмиллиарда рублей. Этого с нетерпением ждали судостроительные заводы и столичные банки: их представители постоянно присутствовали на думских обсуждениях сметы[877]. На повестку дня выдвигался вопрос о реализации принятых планов. Этим занялся специально созданный орган — межведомственное совещание по судостроению, где первую скрипку играли представители финансово-экономического блока. Как заметил Витте, ради этого совещания и была устроена громкая история со штатами Морского штаба и толкованием законов[878], ведь именно сюда перенесли решение всех денежных дел, относящихся к строительству флота. Придворные круги уже не могли хозяйничать на совещании. Например, адмирал Нилов, входивший в ближайшее окружение Николая II, взаимодействовал с Григоровичем уже как партнёр, помогая ему с докладами у императора и заранее сообщая нужную министру информацию[879]. Необходимо отметить и ещё одно правительственное начинание: разработку нового положения «Об управлении заводами Морского ведомства», которые теперь переводились на коммерческие начала. Положение предполагало большую экономическую независимость правлений казённых предприятий, приближавшихся к организации частных заводов, и снижение нагрузки на морской бюджет.

Работа над морской программой хорошо показывает, каким образом шло расширение сферы влияния финансово-экономической бюрократии. Ещё одним направлением её интересов стал Урал — обширный промышленный край. В начале XX века он находился в крайне плачевном состоянии. Уральские заводы представляли собой конгломерат производств — 121 предприятие, из которых только 14 принадлежали казне, остальные — частным собственникам. Но на самом деле владельцев было гораздо меньше: все частные заводы находились в руках приблизительно тридцати лиц и компаний[880]. Заводы обладали большими земельными латифундиями, развитая транспортная система отсутствовала; использование древесного топлива (а не угля, как на юге) существенно снижало объёмы выплавки. Оборачиваемость капиталов намного уступала тем же южным предприятиям, не испытывающим недостатка в финансовых ресурсах. Многие заводы не первый год работали в убыток, на них даже не велась коммерческая бухгалтерия, были неясны ни их стоимость, ни процент на затраченный капитал, то есть управление активами находилось в крайне запущенном состоянии. Банкротство владельцев уральских заводов было неизбежным: самостоятельно преодолеть кризисные обстоятельства они не могли, и на повестку дня встал вопрос о реформировании обширной региональной экономики. Министр торговли и промышленности В.И. Тимирязев эффектно сравнил Урал со спящей красавицей, которая ждёт не дождётся, чтобы её пробудили к плодотворной деятельности[881]. И пробудить её, то есть реформировать, должны уже не прежние владельцы (среди которых преобладала аристократия, приближённая ко двору), а новые коммерческие силы, способные улучшить качество менеджмента и эффективно эксплуатировать огромные богатства края. Иными словами, назревал масштабный передел собственности.

Примечательно, что эту тему актуализировала Госдума. Отсюда зазвучала острая критика того положения, в котором оказался Урал, закрепощённый группой сиятельных особ, большую часть времени проживавших вне региона (в Петербурге или Европе) и непосредственно делом не занимавшихся[882]. Они не собирались сдавать своих позиций, активно ходатайствовали о новых займах, однако получаемые ссуды шли главным образом на уплату старых долгов и для модернизации производств не использовались. Прямое следствие такого управления — бедственное положение местного населения: заработная плата постоянно снижается, а то и вовсе не выплачивается по полгода (за счёт этого хозяева минимизируют убытки своих заводов[883]). Повсюду царит произвол административно-технического персонала, заводы «обратились прямо в какую-то домашнюю кухню горных инженеров, начиная с управителей, начальников и кончая сторожем; они всецело все силы употребляют на то, чтобы как можно более нажиться»[884]. Главное горное управление («учреждение заснувшей обломовщины»[885]), призванное пресекать эти безобразия, не выполняет своих обязанностей. Свои