вел. кн. Александра Михайловича: родной брат управляющего его двором Шателена служил в Минфине, дойдя до начальника департамента таможенных сборов[827]. Барк сделал его своим товарищем по министерству. Добавим: министр торговли и промышленности князь В.Н. Шаховской, будучи самым молодым членом кабинета, также начинал карьеру под руководством этого великого князя, но Александр Михайлович не вызывал восторгов у либеральной публики, и второго Николая Николаевича из него получиться не могло.

В этой ситуации Госдума быстро вышла на самостоятельную траекторию, по которой её вёл уже радикальный настрой. Большая часть народных избранников оказалась под влиянием тех, кто призывал прекратить любое общение с царём и действовать «мимо него, ибо он сам поставил себя в такое положение»[828]. Особенно выделялась московская купеческая элита: здесь настаивали на изменении тактики думцев в связи с назревающим революционным движением; требовали пойти навстречу обществу, ожидающему решительных выступлений против власти; укоряли за излишнюю осторожность и недопустимую лояльность к царю, утратившему связь с народом[829]. Интересно, что эти настроения находили отклик даже у членов императорской фамилии, например у вел. кн. Николая Михайловича, проводившего немало времени в Таврическом дворце[830]. Причём это уже никого не удивляло, поскольку к тому времени раскол стал реальностью и для придворной среды. Приближённые к государю сторонились кружка Вырубовой — Распутина, даже у дочерей Николая II отношение к лучшей подруге их матери было неоднозначным[831]. Как свидетельствуют очевидцы, все близко стоявшие к венценосной чете «считали великим несчастием странную снисходительность их величеств к этому мужику, всячески стараясь скрыть от публики этот отталкивающий факт и защитить семью от пересудов»[832]. С осени 1915 года пошли слухи о том, что «всесилие» старца из церковной сферы уже переместилось в сферу государственных дел и кадровых назначений, а это сразу затронуло более серьёзные интересы[833]. Инфантильный и далёкий от политики вел. кн. Михаил Александрович в ноябре 1916 года в письме к брату Николаю II констатировал: «Решительно со всех сторон я замечаю образ мыслей, внушающих мне самые серьёзные опасения не только за тебя и за судьбу нашей семьи, но даже за целостность государственного строя»[834]. Российская империя подходила к краю гибели.

Глава пятая

Государственная Дума в контексте модернизации

Для постсоветской историографии Дума — популярный объект изучения. В трудах многих специалистов преобладают позитивные оценки её деятельности как ударного звена реформ: мол, здесь пестовались силы, олицетворявшие прогресс. Однако контекст нашей работы предполагает иной взгляд на политическую практику того периода. В предыдущей главе показано, что учреждение Государственной думы как законодательного органа инициировала финансово-экономическая бюрократия, продвигавшая модернизацию страны в индустриальном формате и стремившаяся минимизировать влияние придворных кругов на принятие решений. Но в процессе формирования нижней палаты выявились и другие интересанты с собственными целями. Речь о купеческой олигархии, жаждавшей вотчинного всевластия в российской экономике, а также о деструктивных силах радикального толка, которые рассчитывали использовать Думу для демонтажа государственного строя. В полной мере это проявилось в Думах первого и второго созыва: заседания больше напоминали тогда «какой-то сплошной митинг, а вовсе не законодательное собрание высшего учреждения»[835]. После корректировки избирательного закона от 3 июня 1907 года лицо нижней палаты существенно изменилось. По меткому замечанию одного из депутатов, первая Дума напоминала безрассудный порыв необузданного отрока, вторая — угар юноши, а третья дожила до возраста зрелости[836].

Для финансово-экономической бюрократии Государственная дума стала искомым инструментом в продвижении реформ именно с третьего созыва. Перенастроенная кабинетом П.А. Столыпина, она наконец смогла послужить подспорьем в многоплановом противостоянии с правомонархическим лобби, завязанным на придворные круги. Думская реорганизационная стратегия премьера хорошо известна. А вот об усилиях по искоренению пренебрежительного отношения к Думе в правительственном аппарате известно гораздо меньше. Некоторые высшие чиновники позволяли себе демонстративный скепсис по адресу законодательного органа, считали возможным третировать его членов как деятелей второго сорта[837]. Но Столыпин проявил решимость, и с началом работы III Госдумы в ряде министерств под различными предлогами прошли увольнения высокопоставленных сотрудников. Так, в Министерстве торговли и промышленности последовала отставка К.А. Алексеева, на чьи придирки постоянно жаловались думцы. Кстати, этот чиновник не желал оставлять службу и ушёл лишь под угрозой расследования неких его связей с одной пароходной компанией[838]. Наиболее громким из череды подобных случаев стало увольнение товарища министра внутренних дел (т. е. заместителя Столыпина по МВД) В.И. Гурко, взявшего высокомерный тон по отношению к Думе[839]. Против него даже начали уголовное преследование о злоупотреблениях по госзакупкам, хотя многие сомневались, что дело было именно в этом. Сам же Гурко в своих мемуарах открыто пояснял: его «бросили как кость» для успокоения Думы, которую он откровенно не жаловал[840], после чего линия на сотрудничество с нижней палатой в министерских кабинетах возобладала окончательно. Министр финансов В.Н. Коковцов вспоминал: «Мы старались наперерыв исполнить желания нашего председателя (Столыпина. —А.П.), не только не затрудняя думских комиссий в исполнении их желаний, но даже буквально отрывая массу служащих для исполнения предъявленных нам требований, несмотря на то что многие были просто совершенно не нужны и даже не вытекали из действительных потребностей»[841]. По распоряжению премьера в министерствах принимали депутатов вне очереди, даже раньше губернаторов[842]. И вообще в аппарате устоялась практика, когда «отклонять просьбы влиятельных членов Думы было совсем не в правилах петербургских канцелярий»[843].

Такое благожелательное отношение возымело действие. Не будет преувеличением сказать, что кабинеты Столыпина и Коковцова «приручили» Думу, в значительной мере направляя её деятельность. Удалось сформировать прочное думское большинство, на которое опирались министерства и ведомства. В третьем созыве нижней палаты роль лидера этого большинства, как известно, выполнял А.И. Гучков, гордившийся доверительными отношениями со Столыпиным. Не меньшее значение приобрёл и октябрист П.Н. Крупенский; последнего даже называли «термометром думского большинства»[844]. Товарищ председателя ГД А.Д. Протопопов в частных беседах откровенно признавал, что в палате «всё зависит от бюрократии»[845]. Особенно это бросалось в глаза при обсуждении в Таврическом дворце программных деклараций правительства. Так, вожаки правомонархистов изливали печаль, что власть больше расположена к либеральному крылу, игнорирует истинных патриотов, «считая нас пережитками времени, неспособными выполнять те задачи, которые… она наметила себе для осуществления»[846]. В свою очередь либералы адресовали кабинету упрёки в сотрудничестве с разными Пуришкевичами[847]. Обиды как с одной, так