одномоментно. И теперь от недвижения, от отсутствия Диме было неуютно, и срочно нужно было чем-нибудь эту суровую пустоту заполнить.

* * *

К хирургу с первого раза попасть не получилось. Первый раз Саша с Даней прождали два часа. Операция чья-то затягивалась, мальчик уже не терпел коридорной духоты, а люди уже не терпели покрикивающего капризного мальчика.

«Вылавливайте, – посоветовал ей добрый эпилептолог по телефону, когда, кажется, понял, кто такая Саша и что она от него хочет. И дал адрес больницы и номер ординаторской. – Я там тоже принимаю через две недели, могу спросить, но вы попробуйте сами дозвониться, быстрее будет».

«Вылавливайте, – сказали ей по телефону отделения. – Он постоянно на операциях, если только после, но это до вечера караулить, ну или в понедельник приемный день. Записи нет, приходите и вставайте в живую очередь».

Был вторник.

В четверг они попробовали наудачу, подождали и уехали. В понедельник Саша вооружилась уже основательно – еда, игрушки для Дани, новая любимая песенка про енота, которая могла отвлечь его от чего и кого угодно. Конечно, становилось суматошнее. Ребенок вертляво рос – и хорошо, а ей становилось все сложнее.

это она еще не видела обычных детей

Прямо сейчас где-то там летел папа. Шел на посадку, пристегивал ремни безопасности, засыпал, просыпался и принимал из рук бортпроводницы холодный апельсиновый сок – и черный кофе, пожалуйста, – потом опять засыпал и уже до конца полета не открывал глаз она бы именно так и летела, если бы могла вообще куда-нибудь сейчас лететь

Он приедет прямо к ней, но ночевать, конечно, сказал, не будет. Познакомится с внуком и уедет в снятую квартиру.

«Я сейчас не одна, пап, – сказала она несколько дней назад. – Встречаемся с Димой, он остается на ночь». «Таня говорила», – не стал скрывать папа. «Хороший Дима?» – «Хороший, папа». – «Ну и ладно».

Она предложила конечно, предложила и даже настояла, а как иначе приехать и пожить у них с Даней – естественно, она будет рада, и внук наконец пообщается с дедом, да и некрасиво как-то, отца и не поселить, не из-за Димы же, не из-за…

«Успокойся, не из-за Димы, – объяснил папа. – Я так сам хочу. Привык уже один».

И тут почему-то Саша расслышала еле уловимый запах отцовского старения, а не простое желание жить одному. Ей захотелось зажмуриться. Ведь папа один, конечно, не был, ведь после второй полноценной семьи были у него периодические романы с женщинами она не спрашивала, но почему-то всегда знала ведь был он еще такой молодой, куда привыкать одному.

Но что она могла со всем этим сделать?

Нейрохирург был очень высоким и широкоплечим мужчиной. Небрежно накинув свою рабочую форму, он переключался с одного на другое – то бывшие пациенты привезли посмотреть снимки, то вызывали на консультацию в операционную к коллеге, то кто-то из очереди зашел, и Саша за закрытой дверью уже не расслышала, что там случилось.

Когда она с Даней наконец оказалась напротив врачебного белого лица и уставшего халата, то ее тело вдруг бросило одновременно и в лед и в жар, вдруг подумалось, а сколько же ее еще ждет таких вот белых халатов и уставших лиц. А сколько его, доктора, ждет таких растерянных, сжатых ртов пациентов.

– Вы понимаете, что операция – это риски? – спросил доктор и первый раз взглянул на Сашу. – Она сложная, риски для жизни минимальны, но они есть. Потому что это вмешательство в мозг.

риски есть всегда

как будто все ее пытаются напугать, задавить, чего-то не того добиться

– Но ему это поможет?

– По прогнозам, да.

– Он сможет ходить и говорить, он сможет учиться?

Она еле выговорила «учиться», боялась, словно замахивалась на нечто большое, мифическое и пока нереальное, с одной стороны, и мелкое, вторичное перед базовыми навыками тела, с другой.

– Я не могу обещать. К тому же я оперирую, а дальше вас ведет невролог. Но потенциал хороший. Я не вижу причин, почему хоть с большим отставанием, но мальчик, Даня, бы не заговорил, – хирург наблюдал за Сашиным спокойным лицом и продолжал. – По движению, по всем этапам он движется планомерно – сидит уже – сидит, переворачиваться скоро будет – уже есть предпосылки. Учите стоять на четвереньках, ползать, а там и ходьба подключится. Все постепенно. Будет отставать, да, насколько сильно – покажет время и ваши действия. Смиритесь и работайте с тем, что есть. Тут больше ничего и не посоветовать.

– Вы возьмете его на операцию?

– Возьму. Но если хотите ко мне, придется ждать полгода. Очередь. Если не принципиально – посоветую свою коллегу, она не хуже, а где-то справляется и лучше меня.

Саша хотела крикнуть: «Конечно, только к вам», но это было неразумно.

– Мне нужно время подумать. Если будет так же с приступами, надо решать скорее.

– Думайте. Решайте. Потом подъезжайте, берите направление и через поликлинику оформляйте госпитализацию. Только заранее делайте, там много документов нужно собрать.

– Спасибо большое, спасибо! – благодарила Саша, стараясь не показывать перевозбуждения. Что-то внутри перещелкнуло, и то ли было нервно, то ли холодно, то ли недавно прошедшая болезнь давала о себе знать, но тело не выдерживало, тело дрожало.

опять пауза, опять ожидание, опять за ней решение, снова

* * *

Они стояли, ждали в дверном проеме. Даня елозил, хотел, чтобы его отпустили на пол, дали свободу, а не только любимого зайца. Но Саше было важно встретить папу именно так.

как хлеб-соль для важного гостя, только внук

– Ну, здравствуй, чемпион. Давай руку, давай. Саша, привет.

Обнялись. Папа обхватил их большим полукружьем рук, обоих разом. Немного так постояли. Помолчали. Они с Даней отошли. Папа стал раздеваться, а Саша суетиться на кухне – наливать чай, доставать сэндвичи, которые она приготовила заранее, и шоколад. Тихо радовалась, что не нужно придумывать темы для первой за долгое время и ожидаемо неловкой встречи. Папа мыл руки и рассказывал про дорогу и что, оказывается, соскучился по Москве, хотя никогда не любил этот город, это не его город, в отличие от Питера, но сюда вернуться приятно.

«Если ты отец и дочь, – думала Саша, – можно жить в разных городах – и даже странах – и любить друг друга, сильно» сильнее, чем жили бы в одной квартире, потому что расстояние позволяет забывать обиды и, может, даже позволяет прощать, но

– И что мы, – вздохнул он, – увиделись наконец. Ну что, постарел?

– Да ну какой постарел. Это мы сколько, года полтора вот так не сидели? Даже больше. Я еще беременна не была. Ты и Марка на фотках только видел.

– И что на козлов этих смотреть, говорил же, не нравится он мне, – буркнул папа.

мне тоже не нравилось, что он тебе не нравится, пап, но я же терпела, держалась, хорошо держалась, мы созванивались как отец с дочерью, у которых больше никого родных не осталось, созванивались в приличные раз в две-три недели, осторожно делились новостями, стараясь не создавать напряжение, не заходить на поле обид, в котором раз – заблудишься и в спокойное общение не выйдешь никогда

– Да что говорить, соль на рану сыпать. Это ты не говорила, давно бы уже что-то сделали. Ну ладно-ладно. Теперь вот будем видеться чаще. Ты мне покажи, как с мелочью обращаться, я уж и забыл все эти памперсные дела. Я обустроюсь и к себе буду брать.

– А где ты остановился?

– Пока в отеле, а так Танина племянница с квартиры съезжает, переберусь туда. Недели три побуду, вам помогу, дела сделаю, да и назад.

– Хорошо! Мы с Даней тебе рады. Не беспокойся, ты не должен ради нас менять планы. Не хочу напрягать.

Она почувствовала, что сказала глупость. И ведь не оттолкнуть хотела, а поблагодарить. Но благодарят обычно по-другому.

все это отголоски раннего, тянущего, когда ты ставил работу инженером, другой город – Питер, кабельный бизнес, который за три года прогорел, другую семью, временную, но тяжелую подработку в такси, другую женщину, выпивающих быкоподобных богатых друзей, множество фирм, как сейчас бы назвали, стартапов, другую московскую жизнь, надежного компаньона, с которым наконец получилось торгашеское дело, что кормит тебя семь лет, другую страну – все