Видимо, щадя мою старомодность, Кутя снисходительно качнул макушками:

– Да, да, конечно. И кровь, и секс, и катастрофы еще пользуются спросом у определенной части молодежи. Но наша-то аудитория, понимаешь, всевозрастная. И нужен новый формат фильмов и сериалов.

– Что же показал опрос?

– А то. Замети, л сколько советских фильмов сегодня в сетке? То-то. А почему? Жесткой современности зрителю и в новостных, понимаешь, программах хватает. Да еще всякая аналитика-мудолитика. Криминальные программы и прочее. Вот и хочет народ в дальнюю историю, слезами обливаться над царевнами и маркизами. И очень так же влечет его, понимаешь, советская эпоха. Якобы понятная, доступная и человеческая. Это – раз. Захотел народ так же положительного героя, чтоб простого, без затей, без геройств бандитских или антибандитских. Как говорили прежде – «герои среди нас», «один из нас». Это – два. Второй – зрительский запрос, Алексей Алексеевич. А еще, понимаешь, три имеется. Полюбил народ, чтоб чуток мистицизма было подпущено. Новое это стремление, но – четкое.

– Где же вы такое найдете? Это заказывать нужно, да и то, кто сумеет?

– А ты, Алексей Алексеевич, ничего не припомнишь?

– Да нет… Хотя, если в памяти порыться…

– Поройся, понимаешь, поройся… А я уже нарыл.

– Что же?

– А вот была, понимаешь, в 80-е повесть у одного автора. Про скромную массажистку и ее именитых пациентов. Читали, все тогда читали. Эталоном доброты героиню нарекали. Не припоминаете?

– Плохая литература, – качнул я головой.

– Как это плохая? – Кутя ринулся на защиту моего творения. – Отнюдь. И критика поддержала и читатель.

– Да я не про повесть. Это, знаете, когда в сюжете много совпадений в ситуациях, говорят: плохая литература. И, если в жизни вдруг такое происходит, говорят: плохая литература.

– Это вы к чему?

– К тому, что я, похоже, вошел в заурядность плохой литературы.

Но не хотелось мне объяснять, как все казалось последнее время: Лиля умирала со словами из «Светки», убили ее, когда ехала от Швачкина, живая Светка возникла на кладбище из небытия, да еще рассказала, что покоятся они рядом – Лиля, Швачкин, Ковригин… И, вот на тебе – Кутя со своим нежданным предложением. Не хотелось объяснять. Я сказал:

– Да, насколько я помню, повесть-то не шибко кинематографична…

– Не ваша забота, не ваша забота, Алексей Алексеевич. Сценарист все исполнит в лучшем виде. – И тут же опомнился: – А захотите – сами сценарий напишите. Вы же – мастер. Вы поезжайте домой, перечитайте, подумайте.

Я поехал домой. Отыскал повесть. Перечитал. Подумал, Потом снова перечитал. И снова подумал. Не только об экранизации. И не сразу.

Потому что, прежде чем я приступал к чтению, раздался телефонный звонок и некто, представившись следователем чего-то там, сообщил:

– Поскольку супруга ваша скончалась, возбуждено дело об убийстве.

Он сказал «возбуждено» с ударением на «у». Так у них водится «возбуждено», «осужденный». Ну что ж. А шахтеры говорят «добыча». А физики «атомная энергия»… Но – убийство?..

Потому я не сразу взялся за повесть.

Когда у Светки украли шапку, она поняла, что жить не хочет и не будет. Не будет. И все тут.

Она еще не знала, что уйдет из жизни, но то, что это должно случиться уже сегодня, было ей совершенно очевидно.

Она стояла в сумрачном подъезде ковригинского дома и не плакала. И ни о чем не думала. Даже о Рудике и Вадике и о том, что с ними без нее будет, и как они вообще выживут сиротами, когда матери не станет, а отец – хоть и живой, хоть мертвый – один черт. «И затмился белый свет», – вслух сказала Светка.

Но свет нисколько не затмился, напротив, она видела все отчетливо, подмечая все подробности, как всегда подмечала, даже еще резче и многозначнее.

Высокий подъезд дома, из тех, что прежде были «доходными», дыбился над ней угловатыми нагромождениями стенных выступов и лестничных маршей. Сбоку кубической пещерой вдавался в стену проем, в который спускался лифт. Светка ела в конце проема окно на улицу; оконные переплетения были новыми, еще некрашеными, рамы только что починили, неровные серые бляхи цемента облепляли окно, точно к деревяшкам присосались огромные насекомые в колючих, будто конвульсией сведенных панцирях. Рифленые новые стекла были разбиты и лучились трещинами вокруг дыры, отчего стекло походило на карту дорог, расходящихся из крупного населенного пункта.

Лифт тоже недавно поменяли. Старый то и дело ломался, и Светке приходилось пешком таскать Александру Илларионовичу продукты на шестой этаж, по высоте равный современному двенадцатому. Конечно, в обязанности массажистки совсем не входило обеспечивать своих пациентов продовольствием, да еще стоять в очередях после работы, когда дома ждали ребята, но ведь в свои восемьдесят лет Ковригин не мог шастать вверх-вниз, и Светка его жалела, как жалела всех.

Последние два месяца было легче – лифт поменяли.

Лифт поменяли, и по обе стороны его двери на высоту человеческого роста стену покрасили темно-зеленой масляной краской. Старую побелку над зеленью подновлять не стали. И краску на других стенах и над лестницей тоже не тронули, она так и осталась немощно-салатовой, в потеках, в коросте незаживающих ран.

Высокий сизый потолок был усыпан черными звездами. В сердцевине каждой звезды торчало по спичке, потолок щетинился ими, как редкой жесткой шерстью. Ребята из ковригинского дома любили развлекаться, подбрасывая к потолку горящие спички, чтобы те приклеивались головками, оставляя вокруг себя черную звезду копоти. Разумеется, это было интереснее делать, когда потолок только что побелили, но и сейчас еще время от времени маленькие факелы взлетали вверх.

Подъезд у Ковригина был мрачный, и Светку это всегда огорчало. В своем доме Светка мыла не только лестничную площадку пятого этажа, где жили они, Дунаевы, а и нижнюю, у выхода на улицу, хотя топтал эту площадку весь люд секции. Но, намаявшись за свою жизнь бесквартирностью, бараками, чужими углами, Светка очень любила свой дом и хотела содержать его в уютной стерильности. Даже дважды «закатала» при помощи малярного валика водоэмульсионкой потолок в подъезде, когда ремонтировала свою квартиру. Ремонт она делала сама, каждый год.

Сообщив, что «затмился белый свет», но при этом обнаружив, что свет этот продолжает существовать во всей его привычной незыблемости, мы хотим сказать: не только подъезд, но и вся жизнь текла своим чередом, и исчезновение шапки ничьих дел не нарушило.

Член-корреспондент Федор Иванович Швачкин, директор «Института изящных искусств», вице-президент ряда международных обществ и сообществ, а также многих коллегий, художественных и ученых советов, готовился к докладу на симпозиуме в Мадриде, посвященному взаимовлиянию культур Востока и Запада. К тому же Федору Ивановичу предстояло председательствовать на данном форуме, что требовало подготовки, может, и большей, чем сам доклад. Дипломатической.