– Да нет, не бываю я там.

– А ты съезди, съезди. Это, понимаешь, Алексей Алексеевич, картинка сегодняшнего образа жизни растипичная. Тебе, как литератору…

Я не стал ему объяснять, что покончил с литературой. Отметил про себя другое: он называл меня по имени-отчеству, но на «ты». Так в прежние времена общались между собой партийные деятели. Вроде и интимно, но уважительно. И клановость подчеркнута.

– У меня сегодня день свиданий с прошлым. С вами вот увиделись. А по дороге на дачу Былинского наткнулся. Помнишь, Ефима Гавриловича?

– Как он? – с отработанной живостью спросил Кутя.

– В порядке. Размышляет, работает. Начал сценарий инсценировки «Фауста» в новом прочтении, – мне не хотелось предавать Ефима. Мы же с ним теперь тоже были членами одного клана.

Но интерес к Былинскому Кутя уже исчерпал.

– А эти места еще почти не освоены, хоть и от Москвы недалеко. Я тут две старые дачи купил, дома снес, участки объединил, вышел, понимаешь, гектар. Поселок-то, понимаешь, довоенный, они тогда по пятьдесят соток получали. И – красота, лес нетронутый. Живешь, как в тайге на заимке.

– И в заимочной архитектуре новое слово сказано. Как и в образе жизни, – я улыбнулся, чтобы Кутя не почувствовал, не дай Бог, издевки. Он и не почувствовал, беззаботно расхохотался.

Так мы и беседовали, стоя в центре белого двухцветного (трехцветного?) холла, площадью в сто квадратных (круглых?) метров. Сесть мне Кутя не предложил, хотя тут-там были расставлены белые же диваны. А у камина, опять-таки, белого – белые кожаные кресла. Каминный прибор – щипцы, лопаточки разные, а также светильники – напротив, черные, кованые. А еще – белоснежные просторы украшала некая художественная деталь: инстоляция, наводящая на мысль о совокуплении колченого краба и пружины из дивана довоенных лет. Тоже черная, кованая (клепаная? отлитая?).

И оттого, что все эти черные детали интерьера были запечатлены на белом фоне, зрелище казалось необъемным. Чертеж тушью на белом ватмане. Проект, ждущий воплощения.

Может, так оно и есть, подумал я, зрелище – лишь, проект, план долгожданных Кутиных мечтаний о правильной, в его понимании, жизни.

Впрочем, зря я на Кутю напраслину возводил: вот, не пригласил, мол, сесть и прочее… Он, как раз, и сказал:

– Если желаешь освежиться с дороги, Алексей Алексеевич, ванна гостевая – вон там, по коридорчику. А потом мы с тобой отобедаем, понимаешь, чем Бог послал, что Олег создал. С Олегом мне жутко повезло, со старым хозяином они что-то не поделили. Я его, понимаешь, и ухватил. Повар – супер-дупер. Класс – культ-экстра.

Я не желал маститься в «ваши»:

– Это как – хороший?

– А это ты уж сам оценишь… Иди, иди, ополоснись.

Обедали мы в «малой», как объяснил Кутя, столовой, предназначенной только для него с женой или, как он выразился, «с супругой». Ну, может, еще один-другой друган заедет. Тогда тоже здесь.

Столовая, хоть и малая, но была изящна и продумана. И горничная Татьяна Васильевна – расторопна и вышколена. И повар Олег, показавшийся в конце трапезы с улыбкой: «Претензии будут, Сергей Николаевич?» – тоже тип-топ. Этакий лукавый поп-расстрига, досконально установивший, что Небеса – пусты.

Так что Кутино переселение из ассистентской коммуналки в продюсерские хоромы не выглядело для него чужеродным. Ведь не было в доме этом, в быту этом чудовищности лестниц с золотыми перилами и портретов хозяйки, размерами с диораму Бородинской битвы. Ничего этого «новорусского» тут не было. Но и личность хозяев отсутствовала. В нищенской берлоге Былинского с нелепыми креслами и манекеном, с придуманной жизнью, с его игрой в жизнь – существовал, присутствовал, пронизывал собою пространство он сам, Гаврилыч. А это пространство было, как бы, ненаселенным. Как зеркало, не отражающее глядящегося в него.

Об этом я думал, поглощая Олеговы изыски.

Еще я думал о том, что в Кутиной семейной жизни что-то не так. Больно – уж пылко рисовал он достоинства жены. Четвертой, на которой был женат всего полгода.

– Викуся, это, понимаешь, нечто. Красивая, конечно, но сейчас у всех жены – фотомодели. Так теперь, понимаешь, носят. Но моя-то и умница. Она, не поверишь – только проснется и сразу решать кроссворды. А персонал? Представляешь, Алексей Алексеевич, она и за составом персонала следит. Обратил внимание – горничная? У всех молоденькие – хорошенькие, а толку – ноль. Викуся немолодую подобрала. И Чебурашку рекомендовала в секретарях оставить. Викуся считает, что персонал должен функции исполнять, а не отвлекать мысли хозяина… И вообще… у всех бабы в Ницы – Майами всякие рвутся. Или на яхтах по морям шастать, на горных лыжах изгаляться, на фристайлах всяких… А Викуся, понимаешь… Вот прочла тут книжку Артура Переса Риверто… Знаешь такого? Модный – испанец. Сейчас все по нем с ума сходят, хлеще, чем по Акунину. Так вот, Викуся, понимаешь, прочла книжку и говорит: «Хочу в путешествие по Испании, по описанным местам». Представляешь? Вот с подружкой отправились.

Так. Я, значит, думал о Викусиных совершенствах.

А еще я думал: на кой хрен Кутя залучил меня к себе? Не ради же того чтобы похвастаться круглым холлом и женой, решающей кроссворды сразу по пробуждении. Конечно, мой экс-ассистент не был ни глубокой, ни деликатной личностью. Но и столь примитивен не был. Так зачем я ему понадобился?

Во время еды Кутя склонял голову к тарелке, точно рукопись вычитывал. Две макушки то и дело всходили над столом, по Чебурашкиной версии – к уму. Значит не без ума затеяна эта экскурсия в новый Кутин мир.

Мне вдруг томительно захотелось, чтобы что-нибудь произошло. Ну, хоть мелкий скандал, хоть нежданный тревожный звонок по телефону. На худой конец – пусть бы вдруг безупречная стена столовой трещинами пошла. Ничего. Все вокруг было заботливо укатано. Я бы сказал, как-то полого все было. И Кутя про свой тайный замысел ни словца. Выдернулась в голове Галичевская строчка про лошадь, у которой была грудная жаба, а она маршалу «про это ни словца».

Когда вонзал длинную ложечку в барочное сооружение из крема и фруктов, чуть не спросил: «А про что вы, Сережа, ни словца». Но тут он сам начал повествование, я почувствовал, что начал, хотя сюжет был производственный и непримечательный.

– Устал, чегой-то нынче. После сидений у руководства канала всегда, понимаешь, чувствую себя употребленным. Такой у него стилек, подчерк, – Кутя так и отчеканил «подчерк». – Но, вообще-то, тема важная. Анализ всероссийского зрительского опроса. Опроса по запросам. Чего его величеству Зрителю угодно. Ты как полагаешь, Алексей Алексеевич, чего ему угодно? А?

– Крови и секса, – сказал я. Я же хотел быть современным.

– Отстал. Отстал ты, Алексей Алексеевич. Я же, понимаешь, не зря тебе сказал: не чувствуете вы, вчерашние, сегодняшнего дня.

– Катастроф? Вселенских катастроф? – Что-то в этом роде возникает то и дело на экране.