Теперь что рассказал Швачкин и, вообще, рассказал ли – неведомо. Теперь знаю одно: лежат они где-то рядышком, Швачкин и моя Лиля. И Александр Илларионович Ковригин поблизости. А Кутя…

А теперь Кутя, Кутузов Сергей Николаевич – главный продюсер ведущего телеканала. И в его приемной секретарем сидит седенькая Чебурашка. Коротенькая стрижка, маленькие варенички ушей плотно прижаты к черепушке. Маленькие, прижатые… И с чего это мы ее Чебурашкой прозвали? Мультяшный Чебурашка-то лопоухим был.

В приемной у Кути властвовала почтительная пустынность. Только в одном из кресел в унылой полудреме томился какой-то жилистый и худосочный тип.

Пискнул зуммер. Тип трезво вынырнул из полубытия и даже не прошагал, а, как бы, потоком воздуха был втянут в Кутин кабинет.

– Что за странная творческая индивидуальность? – мотнул я головой во след типу.

– Никакой странности нет, – обиделась Чебурашка, – охранник Сергея Николаевича.

– Охранник? – не поверил я. – Они же, вроде, все, как есть – амбалы два метра на два?

– Еще чего! Такая фактура, как у Василия – всегда к мастерству.

– И что же – один он охранную службу несет? Теперь у всех по два-три телохранителя…

Чебурашка помолчала, потом, я бы сказал, как-то мечтательно, произнесла:

– Был еще один. Почил в обозе. В лепту канул. Подстрелили его.

Бог мой! Я решительно с каждой минутой чувствовал, что молодею на двадцать лет! Всё как было. И Чебурашкины – «накрученки» на месте. «Наш Крученых», звали мы Чебурашку, имея в виду знаменитого поэта, любившего «сотворять новый язык». Впрочем, Чебурашка отнюдь не стремилась к словотворчеству и вовсе не юморила, когда говорила «почил в обозе», «канул в лепту» и что-нибудь в этом роде. Верила, что так и положено. От темноты своей верила. Хоть столько лет прослужила в киноредакции, вращаясь, как сама утверждала среди «творческой непосредственности». Трудно сказать, что имелось в виду: то ли непосредственно рядом с творцами, то ли что творцы эти были непосредственностями.

Вот и охранник Василий – непосредственность. Поскольку такая фактура – всегда к мастерству.

Я не успел установить, в чем заключены чудодейства охранниковой фактуры.

Василий же почти сразу вышел из кабинета и мотнул головой на дверь: «Заходите, мол».

Кутя поднялся мне навстречу, раскинул руки, точно плывя «брассом» в голубоватом пространстве своего кабинета. Чистый Мао Дзэдун, подчиняющий себе речную ширь Яндзы. Прежняя почтительность к моей персоне, вроде, не покинула нынешнего босса: «Алексей Алексеевич! Вот и свиделись, понимаете, вот и свиделись…»

Похоже – тот же Кутя, прежний. И это его «понимаете», на месте. Прежде я над этим словарным его сором подшучивал: «Такое, Кутя, впечатление, что ты с идиотами разговариваешь». И вспоминал другого моего знакомца, из руководящих. Тот приговаривал: «Понял – нет?» Даже, произнося речь на похоронах сослуживца: «Ты ушел от нас, дорогой товарищ. Понял – нет?»

Заплыв по реке воспоминаний что-то затягивался, я не мог втиснуться в Кутины рулады с единственным волнующим меня вопросом. Наконец спросил:

– Так что, Сережа, с моим сценарием?

Кутя замолк, плюхнулся в кресло, склонил голову. Я заметил, что на плоско стриженой макушке волосы закручены в два кружка-загогулины. У Кути было две макушки. Да, да, точно. Все мы в свое время подтрунивали над Кутей по поводу этих макушек.

– Алексей Алексеевич, я, понимаете, слишком вас уважаю, чтобы с вами темнить. Не годится сценарий. Старомодно все это. Другой зритель пришел, другие запросы, другой, понимаете, язык искусства нужен.

Я почувствовал, как меня вдруг стало затягивать в лукавую трясину пышного кресла, куда меня определил Кутя. Сам он сел виз-а-ви (что должно было означать неформальность нашей встречи), но при этом, хозяин кабинета был как бы почтительно, но и естественно объят пухлостью этого мебельного феномена.

Я бормотнул, будто оправдывался:

– Не умею я на другом языке. Устарел, видно сам.

Кутя набрал воздуха, точно понимая, что решил ринуться в бездны бескомпромиссной правды:

– Алексей Алексеевич! Вам никто не скажет… Но я слишком, понимаете, вас уважаю, чтоб темнить. Нужно понять, что вы и ваше поколение, как бы, выпало из коляски времени. Ушел ваш поезд.

– Так что ушло: коляска или поезд? – глупо и беспомощно хмыкнул я.

– Ну, это я – фигурально, образно. Что делать: у каждой эпохи, свои сыновья и свои пасынки.

Ого! Я, выходит, пасынок времени. А мне такой титул и в лоб не влетал. Вон отчего я, оказывается, всё время, тут там получаю отказы на свои сценарии и заявки.

– Надо было бы мне раньше допереть…

– Вот, вот, – подхватил Кутя, – сверстники ваши не хотят это признать. А против времени не попрешь, понимаете… Время, оно самое, явление упрямое… Как пелось…

Теперь мне показалось, что Кутино «понимаете» – попытка вдолбить нечто дряхлеющему маразматику.

– А как жить? – спросил я. Глупо спросил. Но именно то самое: как жить без своего дела? Да и на что жить? Как стать не тем, чем был всю жизнь, может, говоря высоким стилем, во имя чего жить, если не во имя призвания?

– Ну, уж, Алексей Алексеевич! – захлопотал Кутя. – Найду я вам чем заработать. Текстовки нам нужны бывают, то-сё…

– Да, ладно, не суетись. Найду что-нибудь. Вот Махотин сценарии для свадеб и дней рождения у богатых пишет. А ведь какой драматург был! Лауреат и прочее…

– Ну и славненько, – обрадовался Кутя. – Значит – временный «тайм-аут»… Извините. У меня, понимаете, встреча с руководством… Ох, задолбало оно меня. – И сунув мне ладошку, прибавил: – Скажите, пожалуйста, Василию чтоб зашел. Чебурашка вам пропуск отметит.

– А у Кути две макушки, – сказал я, протягивая Чебурашке пропуск.

– Две макушки это – к уму, – серьезно объясняла она.

Не – от ума, а к уму. Вроде, примета такая. Да, да, Чебурашка по поводу всего говорила – к чему-то. Будто видела во всех деталях окружающей действительности предначертанность явлений.

Не – от, а – к. Но ведь таким образом в мире нарушались причинно-следственные связи. А может, именно подобное произошло со мной?

– Чего стоим? Кого ждем? – с сердечностью неотомщенного кровника поинтересовалась толстая тетка, облаченная в просторную оранжевую безрукавку. Такая у тетки была спецодежда. Отчего хранительница переезда походила на гигантскую божью коровку-мутанта.

Я подумал о мутанте. Вообще, о мутациях. Ведь, если разобраться, весь мир населен мутантами чего-то. Или кого-то. Это соображенье притормозило мой ответ. Но тетка попалась снисходительная, пояснила:

– Переезд закрыт. Идет неделя безопасности переездов.

– Понял, – сказал я. Поехал к следующему: моя дача находится на другой стороне железнодорожного полотна.