Люськин голос был слышен Светке отчетливо, однако когда она достигла кухни, то не увидела через дверной проем ни матери, ни Люськи, ни Пахомовой, ни Полонского. Никого из прежних.

Возле плиты над оцинкованной ванночкой стояла Марго и из больших китайских термосов наполняла ванночку водой. С пленительной грацией Марго наклоняла свое молодое тело, и волосы ее, тоже молодые и блестящие, падали на грудь.

– Все купаться, все купаться! – позвала Марго молодым голосом. И сразу кухня наполнилась голыми ребятишками – теми, кто родился одновременно со Светкой, и теми, кто был младше на пять и даже десять лет, хотя сейчас все были в одном возрасте, – и все плюхнулись в воду, и все поместились в ванночке, и все галдели и брызгали друг на друга водой, как в просторной речке.

А Марго окатывала им головки из термоса, покачивая молодым телом и молодыми волосами.

В кухню вошла Виолетка, тоже голенькая. Она шла, шла сама, но ножки передвигались неуверенно и, видимо, с болью.

– Дети, – сказала Марго, – вот и Виолеточка.

Все перевернулись к той и замерли, глядя, как трудно она переступает с ножки на ножку.

По коридору промчался голос Феньки Митрохиной:

– А ну – вылазьте! Не видите – больной ребенок. Порасселись! Юрка, Вовка, живо! Давно по шее не огребали? Счас схлопочете. Вылазьте, кому сказано!

И старик Семеныч зыркнул на кухонную дверь:

– Митяй, сучок тя в корень, вылазь с ванны!

Ребятня, разбрызгивая воду, тут же выскочила из ванночки, уступая место Виолетке, чтобы та могла сесть туда одна, выпрямив спину, как жокей перед стартом. Но усевшись, она поманила ребят рукой, те снова залезли в воду и снова поместились – все. А Марго кропила их из термоса, почтительно, как поп – купель.

Откуда ни возьмись в кухню громким строевым шагом вошла Таисья Михайловна Швачкина. Таисья качала на ходу юбкой крепдешинового платья «клеш-солнце», поверх которого был надет синий пиджак с боксерски могучими ватными плечами. На бостоновом лацкане позвякивали значки: ГТО, «Осоавиахим» и «Ворошиловский стрелок». Еще не дойдя до ванночки, Таисья кинулась на Марго:

– Авантюристка! На чужое польстилась, не пройдут эти номера, не думай, со мной эти штучки не проходят! Авантюристка чертова! Стрелять вас, проходимок, надо!

Светка испугалась этой угрозы – все-таки у Таисьи был значок «Ворошиловского стрелка». А Марго, точно пытаясь заслониться от возможного выстрела, закрыла грудь ладонями, и Светка увидела, какие у нее красивые, не искалеченные полиартритом руки.

Видимо, привлеченный криками в кухне, возник Федор Иванович Швачкин, Таисьин муж. Тоже, как Марго, как Таисья, молодой, без палки, волнистые темные волосы, зачесанные назад.

– Федор Иванович, ради Бога! – Марго протянула к нему руки. Но Федор Иванович смотрел мимо, точно и не узнавал женщин.

– Господи, откуда тут вонь такая, – поморщился Швачкин и, заметив в углу кухни притаившегося над стряпней Полонского, приказал: – Немедленно уберите это варево и впредь извольте готовить только в отведенном вам лично помещении.

Обжигаясь, забыв от страха взять тряпку, Полонский начал хватать руками горячую кастрюлю, но немедленно в адрес Швачкина полетели голоса.

Люськи-Цыганки:

– Ах, скажите на милость, какая аристократия – запах пищи ему не подходит!

Феньки Митрохиной:

– А ты ему качественные продукты из своего литерного распределителя принеси! Чем отоварился человек, с того и варит. И мотай давай, не указывай.

Старика Семеныча:

– Без бабы он мужчина, растудыть его поленницу, че он без бабы могет? Ты-то сам небось двух держишь!

– Ах, вот что! – заорала Таисья. – Всем уже ваш разврат известен! Но я не допущу, к руководству пойду, наркомат на ноги поставлю! – она снова пошла, звеня значками, грудью на Марго.

На этот раз Таисьин крик призвал откуда-то Шереметьева, лихого, подтянутого, в гимнастерке без погон, на которой ярко прочерчивались орденские планки и нашивки за ранения – две желтые, одна красная.

– Таисья Михайловна, помилуйте, голубушка, что за непристойный крик! – сказал Шереметьев и встал, заслоняя собой Марго.

– И вы тут как тут, – дернулась Таисья, – тоже с этой авантюристкой путаетесь? Может, с Федором Ивановичем в долю вошли?

– Прекратите, стыдно, – твердым голосом произнес Шереметьев, но, переведя взгляд, заметил Швачкина, глядящего куда-то вдаль, поверх их голов, и сразу осекся, сник.

И Светка вдруг увидела, что с гимнастерки у него пропали и планки и нашивки.

Крик, гвалт возобновились с новой силой. На этой кухне всегда, сколько себя помнила Светка, стоял базар. Но сейчас она понимала, что та, давняя ругань была иной. Беззлобной, даже какой-то веселой, быстро выплескивалась, хотя под горячую руку и могли тут люди черт-те что наговорить друг другу. А схлынет – и снова дружный дух коммуны властвует в «коридорке».

У этих, никогда в «коридорке» не живших, было по-другому.

– Зачем вы, деточка, высвечиваете этот парад пороков? – спросил сверху Ковригин. Оказывается, он тоже стоял тут, у Светки за спиной, прямой, высокий, как десять лет назад, когда еще стал Светкиным первым пациентом в поликлинике.

Действительно, кузню озаряли ее зажженные канделябры. Свет лампочки из коридора сюда не достигал.

– Темно, им посветить надо, – сказала Светка.

– Кому – им? – удивился Ковригин.

– Да пациентам, темно ведь им, – попыталась объяснить она.

– Это же не они сами, милая, – улыбнулся Александр Илларионович, – это их нравственные недуги и немочи. Они не все стоят вашего света, уверяю вас.

А шум нарастал.

– Где же тишина? – спросила Светка.

– Тишина – дальше, – ответил он.

И она двинулась дальше. Дальше, в конце коридора, и в самом деле было тихо, совсем тихо. И в этой тишине, безмолвии, сидел на полу крохотный человечек в чалме и белой одежде. Он играл на дудочке. Перед ним, встав столбиком на хвост, раскачивалась змея. Ее изящная, как узкая ладонь, головка ловила звуки.

Дудочка взывала, и этот звук вернул Светку в ковригинскую комнату…

– Откройте, пожалуйста, верхний ящик, – попросил Александр Илларионович, – там должен быть полиэтиленовый мешок.

В мешке лежал воротник из чернобурой лисы. Ковригин встряхнул меч и протянул его Светке:

– Это Леночкин воротник, она так и не успела сшить шубу. Я прошу вас, возьмите хотя бы это.

Светка снова покраснела всем телом.

– Нет, нет, что вы. Не возьму, и не просите, такая вещь. Ее продать можно – вам на лечение. Нет.

Ковригин снова заплакал.

– Господи, я лишен даже простейшего блага приносить радость.