– Что вы, да не было там денег…

– Были. Тоже завернуты в газету женой. Она еще сказала: «Проша, деньги и список в газетку завернула».

– Что же делать? – Светке представилось, что она сгребает газетой липкий сверток. Она уже точно видела все, как было. Она видела и то, как газетные комья лежат под грудой очистков в вонючем железном баке, как утром водитель мусорной машины вываливает содержимое баков в свою подвижную помойку.

Видение это и помогло Светке обрести надежду:

– Вы не волнуйтесь, Прохор Прохорович, утром за мусором приедут, я подстерегу. Сейчас-то темно, не найдешь, да и баки уже завалили: вечером все ведра выносят.

Она и правда поверила, что утром попросит водителя переворошить бак и найдет. Поэтому уже спокойнее сказала:

– Вы ложитесь, спите, я вам сейчас на диване постелю. А я посижу, покараулю до утра.

– Хорош сон! – мрачно буркнул Прохор, однако, не дожидаясь, пока Светка принесет одеяло и подушку, стал тут же при ней снимать пиджак, стягивать безрукавку.

Свою кухню-шестиметровку Светка любила особой, почти чувственной любовью. Тут больше, чем в детской и зале, ощущала она семейность своей жизни, извечное чувство очага, который не только тело греет, но и душу. Может, происходило это от того обстоятельства, что комнаты, хоть и чистые до стерильности, были обставлены так себе, с бору по сосенке: что-то из «коридорки» еще перекочевало, что-то было «трофейное», как говорила Светка.

«Трофейное» досталось таким образом: пошла мода на «хельги», «стенки» и прочую модернягу, соседи стали старые вещи просто во двор выставлять за ненадобностью. Подобные щедрость и расточительность, надо признать, Светку всегда поражали. Дом ихней был населен людьми состоятельными, и откуда брались деньги, чтобы еще с боя добывать новую мебель, неизвестно. Но деньги находили все, может, кроме нее и Валентины. И старые вещи бросали. Правда, не все жильцы бросали, некоторые. Но и того, что побросали, хватило и Светке, и Валентине. Да и то сказать, не все у Светки было бросовое. Случалось, жильцы говорили ей сами: «Возьми, Светочка, может, сгодится тебе». Светку любили. Она брала не потому, что ей нужна была какая-нибудь вещь, а чтобы не обидеть соседа, ведь от души дарил. И перед соседями, хоть те и обзаводились «стенками», она не стеснялась, что живет «нематериально», как говорила некогда Фенька Митрохина.

– Вот спасибо! Давно мечтала! Ну и вещь – заснешь, не проснешься. Спасибо! – заливалась Светка, похлопывая сутулый хребет какого-нибудь шедевра Мебельпрома 30-х годов.

Иринины сапоги унижали Светкину гордость, их взять было – нож острый. А соседские вещи – нет. Объяснить эту разницу Светкиных ощущений можно разве что только дистанцией материального разрыва в цепочках «Светка – соседи» и «Светка – Ирина». Да более тесной сращенностью Светкиного бытия и соседского. Ирина обитала в иных сферах. Но будем справедливы: горячая щедрость, с какой Ирина делала подарки, вообще была на диво. Не находясь наша «звезда» под суровым контролем Нинки-костюмерши, она бы все имущество безоглядно раздала. Нинке еще было невдомек, что половина Ирининых гонораров отсылалась по почте в родной Павлов-Посад на поддержку родственников «седьмая вода на киселе».

Нинка, однако, бдела. С одной стороны, любила прихвастнуть Ирининой квартирой или туалетами, а пуще всего потому, что была убеждена: уж если дарить, то ей, Нинке.

Это так, к слову, к тому, что Светка зря терзалась по поводу сапог. Они тоже вручались ей от души.

И все-таки вещи оставались в комнатах чужими. Не теми, какими их представляла себе Светка в собственном доме. А вот кухню она отделала по своему вкусу. Стены оклеила клетчатой клеенкой, на каждый квадратик кафеля вокруг раковины и над плитой вывела по переводной картинке, изображающей различные овощи. Для кухни такое украшение очень даже подходило. Старый холодильник «Север» первого выпуска и уже полуоблупившийся она тоже оклеила, но тут – штапелем под цвет стен. И стены украсили две висячие тарелки. Одна тоже «трофейная», склеенная. Другую сама купила в магазине «Хрусталь – фарфор» – с глазурованным петухом, за 4 рубля 35 копеек. Деньги, конечно, в Светкином бюджете немалые, но красота для кухни.

В кухне ей стало легче, тело отпустил холод. Светка расслабленно осела на стул.

Но снова: как же деньги, если она ночью умрет? Прохор Прохорович же точно решит, что умерла она, потому что деньги украла и спрятала их для Вадика и Рудика, на пятьсот-то рублей они – ого! – сколько прожить могут! Да и вообще, как умереть, если приезжий останется без своей полтыщи. Не крала, а как бы украла. «Для Вадика и Рудика?!.» Значит – бросит их одних на свете? Господи, Господи, да как ей такое в башку влетело?..

…Со стены с тарелки слетел глазурованный петух, покружив по комнате, сел на край над раковиной. Кончик клюва у петуха был отломлен, что Светку крайне удивило, так как она знала, что тарелка целехонька. Но мгновенно все стало понятно. Петух был бойцовский, привез его Иван Прокофьевич Соконин из каких-то дальних стран, где в отважных битвах петух не пожалел собственного клюва для услады зрителей.

– Чего не сделаешь ради славы, – сказала Ирина Бекетова, – слава всегда – морда в клочья.

– Очень может быть, – ответил ей Соконин, – хотя полагаю, что петухом движет не жажда оваций, а инстинкт лидерства. Впрочем, если угодно, инстинкт лидерства и есть желание славы.

Ирина метнула на Соконина взгляд снизу вверх, по ее представлениям, взгляд должен был быть завлекательным и игривым. Но вышел он жалким, просящим. Так всегда получается, когда женщина любит безответно…

А Ирина Бекетова любила Ивана Прокофьевича безответно.

К десяти часам утра факиру подавали «Чайку».

Летом, когда брезентовый верх машины бывал откинут, «Чайка» плыла по улицам подобно сказочному фрегату со сложенными парусами, само течение асфальта несло ее. И чужая столица, выстроившись по берегам асфальтовых рек, с почтительным любопытством ловила лучики, расходившиеся из звезды надо лбом факира, где складки чалмы охватывала брильянтовая брошь.

Факир осанисто высился над бортом фрегата «Чайка».

Зимой верх откидывали только для съемок с движения. Ибо сказочный фрегат имел свой причал в гараже киностудии, коей машина и принадлежала. Для съемок. И факиру ее подавали не из почтения к его волшебствам, а потому, что в «Волгу» не влезали клетки с мангустами и змеями. А «рафик» все-таки не факирская машина.

Факира пригласил в Москву Соконин, который был научным консультантом на фильме «Рикки-Тикки-Тави». По Киплингу.

Как следовало из сюжета популярной книги, в фильме действовали мангусты во главе с отважным Рикки-Тикки-Тави, а также на съемочной площадке в усмирении путем дрессуры.

Для этого и требовался факир-дрессировщик. Факир и Соконин были знакомы по путешествию Ивана Прокофьевича в Индию.

Первый раз факир приехал на пару дней летом оговорить условия, заключить договор – тогда и очаровался поездками в открытой «Чайке». Теперь прибыл на весь съемочный период.