вас. Вы знали об операции?

— Нет. Зачем?

— А рассуждаете так уверенно, словно знали. План какой-то секретный, мозаика геополитическая… Я думал, ваши друзья с «Чезара» в курсе всех дел. Пикулев с президентом встречается.

— Да при чём тут Пикулев? Это вообще не нашего ума дела. Никто не обязан нам докладывать.

Лис не ответил. Он снова уткнулся в смартфон. Кэрол, которая чистила найденный в запасах Иваныча котелок, подсела к нему. Свет от экрана покрывал её лицо голубоватой паутиной, брови сошлись у переносицы. Она хмурилась и походила на хищную птицу.

— Не накручивайте себя, — посоветовал я. — Отдельные новости ничего не значат, важна общая картина.

— Люди погибли под завалами в Антоновке, — проговорила Кэрол. — Ракета попала в здание администрации. Там мирные люди были! Это ничего не значит?

Её голова воинственно наклонилась: так, наверное, носорог группируется перед атакой. Я сказал мягко:

— Эти мирные люди сотрудничали с Ордой. Вам сложно понять некоторые вещи. Да, там стреляют, там гибнут люди, там идёт освободительная операция. Ради чего? Чтобы в будущем не стреляли вот здесь! Чтобы вы могли ездить в свой Аркаим у границы с Казахстаном и не бояться, что дикари выкрадут вас или ваших близких! От Антоновки сто километров до Карталов. Знаете, что находится под Карталами? Там стоит 59-ая дивизия войск стратегического назначения. Там базируется более сорока баллистических ракет взлётной массой свыше 200 тонн, каждая из которых способна уничтожить несколько городов. Что будет, если ордынцы возьмут эту базу?

Оба промолчали. Лис отложил телефон, сумрачно глядя в костёр. Лицо его, в отличие от живого лица Кэрол, было постным и нечитаемым. Я подумал, что имя Елисей подходит ему едва ли, ведь Елисей вошёл в русский эпос царевичем, а Лис — он деревенщина с горизонтом, ограниченным краем картофельного поля. Федя он, а не Елисей.

Кэрол приладила над костром котелок с водой и села обратно к Лису. Котелок нагрелся, закряхтел, и мелкие пузырьки защекотали по его стенкам. Купол неба над нами потемнел, и свет костра заключил нас в другой купол, оранжевый, за пределами которого всё теряло детальность и таяло в сумеречном разливе. Воздух стал колким. Говорить не хотелось.

В слишком большой куртке Кэрол смотрелась бродяжкой, мёрзнущей на вокзальных ступенях. Вид у неё был слегка отчаянный. Она прильнула к Лису, а тот блуждал в глубине своих лисьих мыслей, которые не отзывались на его лице даже рябью.

Эй, Шелехов, ты что, ревнуешь? Ревнуешь, что их двое и они ценят друг друга, а ты сидишь тут и чувствуешь себя преданным? Нет, я не ревную: что мне до их дел? Я привык быть один. Я чувствую досаду от того, что Кэрол попадает в этот обман, как муха в мёд, и не могу объяснить ей этого, не знаю слов. Я вижу наивность Лиса, его книжное прекраснодушие, которое позволяет ему судить о ситуации с пастырских высот, отстранённо и высокомерно. Кэрол покупается на эти проповеди, потому что молодость привыкла судить обо всём отвесно. Лис кажется ей одухотворённым, возвышенным, потусторонним. Хотя вся его святость сводится к недостатку знания, к узости мировоззрения. Когда ты неделями бродишь в полях, легко возвращаться в наш мир и хлестать его своим идеализмом. А где он был эти шесть лет?

— Да уж… — пробормотал я и сплюнул себе под ноги.

Кэрол, уловив моё раздражение, вдруг сказала:

— Я о вас хуже думала. С вами вполне можно иметь дело.

Я усмехнулся. Опять эта подростковая вескость… Можно ли со мной иметь дело? Откуда ты знаешь это, если в деле со мной не была, если все наши дела — доехать из точки А в точку Б? И что у меня на уме? Что ты вообще обо мне знаешь? Ты резво судишь обо всём подряд, едва выбравшись из детского манежа, видя перед глазами пример своего нерешительного отца, своих преподавателей и книжных героев, думая, что этим очерчен весь жизненный круг, все возможные преломления. Нет, Кэрол, ничего ты не знаешь. Тебе хочется верить, что большинство людей достойны твоих идеалов, но тебя ждёт разочарование.

— Зачем вы связались с этим Рыковановым? — спросила она. — Всё из-за денег?

— Из-за денег? — удивился я. — Из-за денег тоже. Конечно. А с Рыковановым нас объединяет многое. У нас большая разница в возрасте, но мы уважаем друг друга. С годами начинаешь ценить таких людей.

— Вы уважаете Рыкованова? — перебила Кэрол. — Он же омерзительный. Он даже внешне неприятный.

— И что ты о нём знаешь, Кать? Ты его по телевизору видела? В школьной стенгазете? Ты лазишь в зону на экскурсии, когда есть настроение и свободное время. А он ходил к реактору в дни, когда оттуда возвращались с лучевой болезнью. Ходил, чтобы избавить от этой необходимости других.

— Я знаю, — кивнула она. — Он металл оттуда радиоактивный продавал и других загонял в самые опасные зоны. А сейчас он окончательно потерял человеческое обличье.

— Человеческое обличье? Ты думаешь, человеком считается лишь тот, кто бродит с рюкзачком в поисках света и говорит правильные вещи? Кого хвалят в СМИ или кто висит на доске почёта в университете? Рыкованову действительно плевать, что о нём думают враги, но это не значит, что ему плевать на всё. И про человечность его судить не тебе.

Резкость подействовала на Кэрол, она замолчала. Я подумал, что слишком груб с ней: в конце концов, она действительно не знает Рыкованова, да и не может знать. Она знает лишь его публичный имидж, а о нём Рыкованов давно не заботится.

— Вот послушайте про Рыкованова, — сказал я, успокоившись. — У него было две дочери. Первая, Марина, умерла в 2000 году в возрасте девяти месяцев. Она твоя ровесница, Кэрол. Вторая дочь, Света, названная в честь матери Рыкованова, прожила чуть дольше, три с половиной года. Его жена не смирилась с этим, они разошлись, с тех пор он живёт один. Думаете, такое проходит бесследно? Он сдался? Спился? Зачерствел? Нет, он делает то, что должен делать: тащит на себе «Чезар». Радуют ли его деньги? Давно уже нет. Все деньги мира он бы обменял на своих дочерей.

Лис подбросил в костёр дров и пламя громко треснуло, выбросив струю искр. Кэрол молчала. Глаза её