спёкся с его поверхностью, сделав её непрозрачной. Отщёлкнув замки, я извлёк три плотно упакованные пакета. В первом лежали два паспорта, российский и заграничный, на имя Лахтина Игоря Алексеевича. Здесь же были водительские права, но уже с почти истекшим сроком годности — этот момент я как-то упустил. Примитивный сотовый телефон с зарядником я сунул в карман, но приложенная к нему сим-карта, скорее всего, была уже заблокирована.

Во втором пакете была сотня стодолларовых купюр ещё старого образца, зеленоватых, которые выглядели настоящими деньгами, а не фантиками из упаковочной бумаги, как современные доллары или евро. Третий пакет был самым тяжёлым: я разложил его на земле и аккуратно развернул укутанный в маслянистую ткань пистолет Макарова. В отдельном пакете лежала коробка патронов. Макаров — во всех смыслах оружие ископаемое, но штука надёжная и для меня привычная. Я сразу почувствовал прилив уверенности.

Этот тайник — один из трёх, что я сделал в 2009 году, когда за меня плотно взялся Вадим и я подозревал, что в один из дней мне придётся бежать, не имея возможности зайти ни домой, ни в банк, ни в офис. Тайник был моим способом избежать наказания за преступление, которое я совершил. Теперь я пользуюсь им, чтобы избежать наказания за преступление, которого не совершал. Праноеды наверняка увидят в этом нечто кармическое.

Я умял пластиковый короб обратно в землю и заровнял холмик. Пистолет я сунул за пояс, отругав себя за то, что не догадался спрятать в тайник кобуру.

Я пошёл к вершине, которая представляла собой довольно обширное плато с ноздреватыми панцирными плитами, которые казались плотными, сплющенными, словно чей-то гигантский молот затупил остриё этой сопки. Перед вершиной пришлось пробираться через лежбище гигантских валунов, которые застряли в неустойчивых позах, словно в стоп-кадре. Вершина была слегка выпуклой и лысой: несколько чахлых сосен и кустов торчали из засыпанных дёрном трещин. Сновали серые, будто тоже каменные, ящерицы.

Слева гудело море хвойного леса, размежёванное полянами и долинами рек, и потому пятнистое. Где-то за ним был Тирлян. Лис стоял на возвышении у самого края каменного лба, напряжённо вглядываясь в смартфон. Из-под пелены утренних облаков хлестал солнечный свет, выпаривая из леса остатки тумана.

Кэрол сидела поодаль и смотрела вниз. Хвойное море шло волнами, убегая в синеватую перспективу. На горизонте торчали абрисы хребтов, плоские и почти прозрачные, словно нарисованные акварелью. Я опустился рядом.

— Красиво, — сказал я, вдыхая щекочущий ветер.

После Челябинска у меня сохранялась привычка сначала пробовать воздух на вкус и уже потом дышать полной грудью. Но здесь даже не требовалось дышать: кислорода было так много, что он, казалось, пропитывает нас насквозь.

— Сколько пространства, — сказала Кэрол задумчиво. — А мы живём, сбившись в города, друг у друга на головах. Россия такая большая, а мы так и не научились ценить это.

— Пространство! — усмехнулся я, ослабляя шнуровку кедов. — Тут, знаешь ли, не курорт. Оно приятно, пока не испортилась погода, а портится она здесь часто. Бывает жарит, жарит, через полчаса — ливень, ещё через полчаса — мокрый снег. Тут в мае-июне по утрам иней на траве бывает.

— Разве это плохо?

— Это неплохо, это естественно. Но когда кругом иней, большинство предпочтёт свои уютные душные квартиры.

Она щурилась на свет и едва заметно улыбалась. Я спросил:

— Ты доверяешь Лису? На него можно положиться?

Кэрол посмотрела удивлённо.

— Конечно.

Тут она заметила торчащую из-за пояса рукоять пистолета, и взгляд её стал вопросительным.

— Что, боишься? — ухмыльнулся я. — Я в розыске за убийство.

Она некоторое время молчала, потом мотнула головой:

— Не боюсь.

Над кромкой леса появились три точки, которые, приближаясь, разбухли до звена истребителей. Они бесшумно прошли над нами, а уже потом прилила волна такого грохота, словно лопнули хребты гор и земля пустилась в пляс. Кэрол зажала уши и расхохоталась. Скала под нами дрожала ещё несколько секунд.

— На посадку заходят, — крикнул я, когда звук стал стихать. — На Магнитогорск пошли.

Рокот укатился за кромку леса. На небе остались три дымных шрама. Кэрол легла на камни, глядя в небо и продолжая хохотать: у неё, по-моему, случилась истерика.

Вернулся Лис и уселся рядом. Она нащупала его руку и положила себе на живот, всё ещё дрожащий от смеха. Я ждал, что она разрыдается, но Кэрол успокоилась и затихла.

— Как обстановка? — спросил я Лиса.

Он казался мрачным.

— Плохо, — ответил он. — Российские войска пошли широким фронтом, несут большие потери, у казахов полная мобилизация, бьются насмерть.

— Чушь это всё! Фейки. Никакой там мобилизации быть не может: казахи же не дураки, чтобы в этом шапито участвовать. Что с дорогами? На Челябинск проехать можно?

— Не знаю. На трассах кордоны, в приграничных сёлах пропускной режим. Кое-где эвакуация идёт. Диверсантов везде ищут.

— Ясно, — сказал я, протягивая ему две тысячи долларов. — Держи, как договаривались.

Он принял веер купюр и хмуро посмотрел на меня:

— Что-то много. Мы на пятьсот договаривались.

— Возвращаемся к первоначальному плану. Проведёшь меня в зону и вернёшься в Челябинск богатым и знаменитым. Согласен?

Он посмотрел внимательно. Чуб на его голове стоял дыбом, что придавало Лису удивлённый и немного глупый вид. Он кивнул:

— В Челябу мне всё равно нельзя. Мать говорит, утром из военкомата приходили.

— Из военкомата? — удивился я. — Нафига ты им сдался? Танки живой водой кропить?

— Они за мной с апреля бегают.

— Так ты у нас потеряшка? У тебя вроде болезнь какая-то серьёзная, — сказал я, припоминая слова Османцева-старшего. — Откосил бы.

— Всем сейчас плевать на болезни: им пушечное мясо нужно. Да, они на меня зуб точат: я там одному подполковнику нахамил.

— Что-то я не удивлён, — сказал я, вставая. — Ладно, пушечное мясо, пошли. Можно попробовать через Уфу на М-5 и сразу к зоне через Карабаш. Крюк порядочный, но за день осилим — там километров семьсот получится.

— Через Уфу не пойдёт, — заявил Лис. — На трассе М-5 пробки, машины проверяют.

— Проскочим. За меня не переживай, а тебя и подавно ловить не будут.

К